Свернув с тракта, лошади как бы почувствовали запах приволья и поехали медленнее, всякую, впрочем, минуту ожидая хлыста. Приятный однообразный скрип полозьев о непримятый снег успокаивал сановного седока, настраивал его на философский лад. Приближаясь к околице, Бестужев несколько преобразился, выпрямился и впервые с момента, когда узнал о неизбежности приезда немецких принцесс, вместо трусливой формулы «может, оно ещё и обойдётся» мужественно оказал себе: «Ну и чёрт с ними!»
Можно, таким образом, заключить, что состоялась разительная перемена.
Морозным и дочиста отмытым февральским днём, в пятницу, часов около двух пополудни, Петербург осторожно приветствовал иноземных принцесс залпом орудий Адмиралтейской крепости. Приглушённый звук ударился о стылый воздух, и создалось такое впечатление, что грохотнуло где-то в небе. Во всяком случае, Иоганна-Елизавета мельком, косенько так, не приподнимая лица, лишь наморщив лоб, возвела глаза и только лишь, увидев перед собой незамутнённую, жидковатую по цвету, но в общем-то приятную голубизну, сообразила и улыбнулась себе, своей недогадливости, приятно возникшей в неожиданный момент. С ближайших к тракту елей то ли от салюта, то ли от вида санного поезда вспорхнули несколько тяжёлых чёрных ворон. Одна из еловых лап сбросила снег, который вызвал пушистый микроскопический обвал.
Хозяева хотели, разумеется, как лучше. Никто ведь не мог знать, что в тот самый момент, когда грохнут пушки, младшая из принцесс будет открывать флакон с цветочной водою; тем более никто не ожидал, что, вконец измотанная многими неделями пути, Софи при выстреле дёрнется, одновременно открыв пробку и выронив склянку в металлической оправе из рук. При виде дочкиной неловкости мать лишь поморщилась, однако прыткую на подзатыльники и пощёчины руку сдержала. Впрочем, и устала она за шесть недель изрядно, что также способствовало убавлению прыти в руке; уж как ни комфортно ехали они от Риги включительно, однако длительность поездки была до того нешуточной, что ого-го...
В карете распространился сладковатый, чуть резкий запах. Софи приставила пробку на место, отложила пузырёк и сильно потёрла ладони, наивно рассчитывая таким вот образом избавиться от клейкости пахучих пальцев.
Да, разумеется, она измучилась в дороге, устала, но дело не в этом, или, точнее, дело не только в этом. С момента их приезда в Ригу Софи всё отчётливее замечала, как под воздействием дежурных комплиментов, расточаемых русскими улыбок и прочих знаков внимания мать всё более оживает и наглеет, подобно тому, как оживает удав под живительный перелив факировой флейты. И от вида ухмыляющейся матери ей делалось ещё хуже. Софи не хотела более ничего, в самом буквальном смысле этого слова. Ни-че-го.
Очень неприятное впечатление — после стольких-то дней пути! — произвели слова матери, с самой Риги знавшей, что императрицы в столице не окажется, об этом самом отсутствии. Раньше сказать не могла! Да и не в словах, собственно, было дело. Конечный город, русская северная столица, которую Софи считала завершением всех мучений и завершением дорожного ужаса, вдруг превратилась в очередной, который-то по счёту, транзитный пункт. И вся прелесть солнечного дня, равно как и новизна заснеженных церковных луковиц, враз померкла, сделавшись очередной нелепостью бесконечной скачки. Зудела давно не мытая кожа, чесалась голова, а лицо стало до того обветренным, что последние дни Софи старалась не глядеться в зеркало.
Впрочем, если и нет её величества, это даже ничего. Это теперь всё равно. Сейчас бы забраться в тёплую постель, укрыться с головой и забыться бы до летнего тепла на манер лесных медведей, про которых некогда ей рассказывала Бабетик. Вот по сторонам дороги замелькали городские постройки, причём постройки до того невзрачные, недоделанные, сляпанные наспех, без смысла и плана, что слёзы навернулись у девушки на глаза. Говорила же ей Элизабет, предупреждала ведь... Если бы в этот самый час, этого самого 3 февраля Софи получила право выбирать, то незамедлительно приказала бы развернуть лошадей и во весь дух помчалась бы домой, в неуютное тепло фамильного замка, по сравнению с которым сей русский город казался вовсе чудовищным. Да что тут говорить! Тем более что лошади скачут, снег скрипит, тем более что судьба определена и возврата быть не может, по крайней мере в этой жизни. И припомнились ей последние слова Бабет о том, что в той (а теперь уже — в
