– Не будьте кретином! Теперь истина на поверхности. Едва мы пришли к выводу о преднамеренном убийстве, литератор явился в кабинет Двинова. Чинить створку, помните? В первый день расследования. Сие погубило кухарку. Коль скоро все решили, что Семен Николаевич подавился, не пришлось бы заметать следы. Оцените импровизацию! Потому и требуется арестная команда, наш убийца – мастер…
***
Запястья немилосердно саднили, плечи готовились выпрыгнуть из суставов. Рылеева удерживала парочка увальней, одинаковые бобрики на головах внушали мысль о скудности фантазии полицейского цирюльника. Следователь и доктор хмурились; первый из сочувствия, второй – от напряжения.
– Что вы себе дозволяете?! Это произвол! – шлепал пересохшими губами поэт. – Хотя бы закройте дверь, холодно, черт возьми!..
– Боюсь, вы не оставили нам иного выхода! Слишком опасны-с, – ответил Поликарпов извиняющимся тоном, затем добавил: – И впрямь, господа, притворите воротца. Не хватало еще простудить арестанта.
Один из громил протопал через фойе, лязгнул засов, и шторы, парусившие на сквозняке, тотчас обмякли.
Захаров уставился на лестницу, ступеньки выгибались коромыслом, исчезая за перилами второго этажа.
– Наверху есть кто-нибудь? – спросил он встревожено.
– Я один. Жена и дочь отправились к родным. В чем… Дьявол! Кажется, дуболомы порвали рукав!.. В чем конкретно меня обвиняют?
– Подозревают. В убийстве сенатора Двинова, – ответил Антон Никодимович.
Рылеев сморщился, точно проглотил лимон, язык прилип к небу.
– Бред! Никого и пальцем не трогал!
– Может, и так, – делано согласился полицейский. – Однако факты, что называется, на лицо!.. С моей стороны глупо рассчитывать на мгновенное признание. Ничего-с, неделька-другая, заговорите…
– Сколько-сколько?! Вы же погубите нас, упрямый осел!
Поликарпов раздул щеки.
– Кого это «нас»? О чем вы?
– Не станем паясничать! Если ко мне накопились вопросы, спрашивайте… Только, пожалуйста, быстрее.
– Глядите, Захаров, и этот спешит. Наберитесь терпения, месье! Отвертеться все одно не выйдет.
– Хорошо-хорошо… Какие там доказательства? Вы говорили о фактах…
– Тарелка с императорским вензелем. Браво! Весьма ловкий ход-с.
Кондратий Федорович разом сник, боевой дух испарился, словно вода на боках тульского самовара. Внутреннее содержание пришло в соответствие с внешней оболочкой: перед сыщиками горбился усталый, опозоренный человек.
– Откуда вам это известно? – в голосе писателя не осталось вызова, одна тоска.
– Поликарпову все и всегда становится ведомо, мой друг. Рано или поздно-с! – констатировал сыщик приосанившись. – Скажите, вы пошли на это ради Ирины?
Кудрявая шевелюра едва заметно качнулась.
– Именно! Хотел, чтобы она ни в чем не нуждалась. Обрела свободу от мужа. Понимаете?
– Вполне, mon ami!27 Благодарю за откровенность.
– Уступил чертову посудину за полцены! Впрочем, плевать! Аккурат хватило на брильянтовое колье… Любоваться блеском камней на тонкой, соблазнительной шейке – истинное счастье! Только, молю, не ставьте в известность супругу!..
Лоб Захарова разгладился, взгляд скользнул по растерянному лицу Антона Никодимовича.
– Что вы несете? – изрек Поликарпов свистящим шепотом.
– Ступайте к черту! Я обменял на деньги предмет с вензелем царя Александра. Ради юбки!.. Но, клянусь, никого не убивал… Соображайте живей! Говорю же, нет времени. Ах, как некстати…
Детектив застонал, словно от зубной хвори.
– Тот проиграл в карты, этот продал… Мы с вами, подлинно, ослы, Захаров!
Лекарь схватил хлопающего ресницами поэта за ворот ночной рубашки, нитки треснули под натиском железных перстов.
– Кому? Умоляю, ответьте! – рокотал он. – Кому вы заложили императорское блюдце?
– Пустите его, старина! Ответ известен. Вспомните, кто вошел в покои Двинова с молотком и гвоздями. Кто, исключая любимца муз, слышал наш разговор?
