И здесь Лаштбега выясняет характерную для заграничной белогвардейщины деталь: «спасители отечества» заботятся сильно о своих карманах. Так, ассигновано было на каждого ехавшего на Кубань по 100 рублей, а выдали только по 20. Разницу положили себе в карманы в соответствующих инстанциях.
Обмундирование для отъезжающих купили у константинопольских барахольщиков.
В «Казачьем совете» у лихих терских атаманов, по словам Лаштбеги, денег много. Оказывается, они сдали в аренду американским буржуям на 10 лет Грозненские нефтяные промыслы и живут припеваючи.
— Что ж, получили нефть арендаторы? — спрашивает Зявкин.
— Как же получишь, когда промыслы в руках Советской России, — улыбается Лаштбега.
— Так что же, за воздух, что ли, платят буржуи аренду? — снова интересуется Зявкин.
— Не знаю, а вот — платят, — отвечает Лаштбега.
Что касается предательства на польском фронте, то, по словам Лаштбеги, не он сдал полякам часть армии, а командир бригады, он же, Лаштбега, командир полка, подчинился этому приказу.
Но через десять минут подсудимый признался, что к полякам перешел добровольно…
Вблизи дома послышались глухие торопливые шаги. Ковалев и Дудник выхватили револьверы.
— Свет! — шепнул Рябоконь и метнулся к дверям, прислушался.
Семенова погасила лампу. Чернышова и Зеленская прижались друг к другу у печки.
Ковалев и Дудник припали к окнам, выходившим в небольшой палисадник, замерли.
«Что же делать? — лихорадочно думал Рябоконь. — Куда деваться? Через крышу нельзя. Там железо».
А в это время чоновцы, человек двадцать, оцепив дом, стояли уже наготове.
Жебрак, Селиашвили и командир Гривенского ЧОНа Кислица подошли к дому, постучали в дверь.
— Откройте! — раздался в темноте требовательный голос Жебрака.
Но в доме стояла тишина. Жебрак снова окликнул хозяйку. Вдруг в окна изнутри начали сильно стучать. Казалось, что их собираются выломать. Все чоновцы бросились на стук, притаились в палисаднике.
Стук прекратился. Вскоре дверь открылась, и чоновцы ворвались в комнату, но бандитов в ней уже не было.
— Где Рябоконь? — спросил Кислица у женщин.
— А он с Ковалевым и Дудником ушел через конюшню, — дрожа от страха, ответила Зеленская, — Там есть свинячий лаз…
— А кто стучал в окна? — обратился к ней Селиашвили.
— Я и вот Чернышова, — сказала Зеленская. — Нас заставил Рябоконь. Ну, мы и стучали.
— Ясно… — Жебрак покрутил головой. — Хитро придумал.
В первых числах апреля на Лебедях фронтовиками и демобилизованными красноармейцами на общем собрании хуторян был поднят вопрос о землеустройстве, и по их настоятельному требованию, несмотря на сопротивление местного кулачества, была избрана землеустроительная комиссия.
С приближением осени комиссия приступила наконец к переделу земли, намереваясь лучшие пахотные и сенокосные угодья отдать беднякам и демобилизованным красноармейцам. Рябоконь, получив об этом известие от своих пособников, решил действовать.
Как-то вечером, еще до захода солнца, в хутор въехала пароконная линейка. На ней сидел бедняк-фронтовик Киселев с каким-то нехуторским мужчиной. Здесь же, на улице, он встретил Погорелова, председателя землеустроительной комиссии, демобилизованного красноармейца и бывшего председателя исполкома хутора Лебеди. Киселев остановил лошадей и, указав на приезжего, сказал:
— Василий Кириллович, вот товарищ Иванов из Славянской, наш землемер. Ты возьми его к себе на постой, а то у меня хата тесная, детишки.
Погорелов, добродушный молодой казак в белой курпейчатой высокой папахе, улыбнулся землемеру, протянул ему жилистую руку:
— Будем знакомы.
Иванов поздоровался с ним, спрыгнул с линейки. Киселев повернул коней назад, поехал в сельский Совет. К Погорелову и Иванову подошли демобилизованные красноармейцы Зайцев и Бирюк, члены землеустроительной комиссии, пожали руку землемеру и вместе с ними направились по улице ко двору Погорелова.
Хозяин пригласил гостей в дом.
Вскоре солнце скрылось в серебристых волнах плавневых камышей, начало смеркаться. Жена Погорелова развела у крылечка самовар, стала готовить ужин.
В Лебеди приехал Черненко, председатель Совета хутора Могукорово-Гречаного
