— Люблю… Только…
— Что только?
— Неужели не понимаешь? Ты сказал, если я дам показания против Глена и его сообщников и отправлю их за решетку, то правительство возьмет меня и Сэмми под опеку и, спасая от мести преступников, включит в Программу зашиты свидетелей — даст новую фамилию и переселит туда, где Глен и мафия меня не смогут достать.
— И что из этого?
Мередит прижалась лицом к его рубашке.
— Ты не сможешь поехать со мной.
— Клянусь адом, — хрипло проговорил он, — нас могут разлучить на какое-то время, но не навсегда. Обещаю тебе, дорогая, что найду выход.
Мередит хотела верить в это всем сердцем. Но почувствовала, как, давая клятву, Хит вздрогнул, и поняла, что он очень обеспокоен их будущим.
Ян Мастерс, мускулистый, высокий, смуглый, с ухоженными, слегка седыми волосами, только что вернулся с верховой прогулки. В голубой рубашке и джинсах он выглядел довольно странно в дорогой и изысканной гостиной. Его кисти были широки в ладонях, но Мередит не заметила ни единой мозоли, свидетельствовавшей бы о том, что он занимался физическим трудом. Зато бросались в глаза длинные ногти, которым специально придавали форму и, вероятно, даже полировали.
Дома Мастерс-старший одевался с той небрежностью, какую могут себе позволить очень обеспеченные люди: в широкие брюки, свободные рубашки и мягкие кожаные туфли. Несколько раз в год известный юрист летал в Гонконг на примерки к портным. На то, сколько стоили его ботинки, можно было полгода — если не год — кормить африканскую семью, и еще осталось бы.
Мередит знала этот тип людей и очень радовалась, что покинула их мир. Когда Хит представлял ее своему отцу, стальные голубые глаза Яна Мастсрса не упустили ни единой детали. Он не ответил на приветствие Мередит — просто повернулся и пошел в кабинет. Только бросил ледяной взгляд на Сэмми и Голиафа, которые осмелились забежать вперед. Сердце матери екнуло, когда она увидела, что девочка несется прямо на длинноногий столик, на котором примостилась китайская ваза.
— Сэмми, осторожно! — крикнула она.
Но в последнюю секунду дочь свернула и обогнула препятствие.
— Не беспокойся, Мерри, — улыбнулся Хит. — Если она что-нибудь разобьет, я заплачу.
«Интересно, имеет ли он хоть малейшее представление о том, сколько может стоить эта ваза? — подумала Мередит. — Вероятно, тысячи». Она вращалась в обществе богатых меньше года, но за это время успела набить глаз на дорогие вещи. И готова была поспорить на то, чтобы съесть осколки, если эта паза окажется копией. Но, размышляя таким образом, внезапно вспомнила, что Хит здесь жил и человек, который вел их в кабинет, был его отцом. Так что шериф должен был знать стоимость вазы лучше, чем она.
В кабинете Мередит шепотом подозвала к себе дочь и напряженно, с очень прямой спиной опустилась в кожаное кресло, от обивки которого веяло таким же холодом, как от хозяина дома.
Молчание казалось почти осязаемым, а между мужчинами, которые стояли подбоченясь и широко расставив ноги, только что не летели искры.
— Я слышал «Новости» по радио, — наконец заговорил Ян и бросил на Мередит испепеляющий взгляд. — Надеюсь, миссис Кэньон, вы понимаете, что сделали с моим сыном? Его карьера загублена. И прежде чем мы успеем что-либо предпринять, он может отправиться в тюрьму. Каково вам сознавать, что вы разрушили жизнь человека?
До этой минуты Мередит — и как судья и присяжные — вынесла Яну Мастсрсу приговор: мужчина, начисто лишенный души; холодный себялюбец, который никого не любил, даже собственных детей. Но вот известный юрист обернулся к ней, и Мередит вдруг поняла, что все совершенно не так. Выражение его лица было точно таким, как у Хита в ту ночь, когда он бросился к «бронко», опасаясь, что се или Сэмми могло зацепить пулей. Страх, паника, горькая ярость.
Нет, этот человек глубоко любил своего сына. И ненавидел Мередит за то, что она испортила ему жизнь. Осуждать за это не приходилось. Но ей стало горько и одиноко!
— Послушай, папа, не кидайся на Мерри. Я приехал не для того, чтобы ругаться. А так мы непременно поцапаемся.
От этих слов лицо Яна исказилось.
