Оваций не надо! Степенным шагом — не очень-то побежишь босиком по камням да еще в пудовых штанах — я, как русалка — с меня лились потоки воды, — прошествовал в дом. Скуповатый начальник превзошел самого себя: выдал бутылку коньяку. Тут все дружно помогли мне переодеться и еще более дружно распить коньяк. Я стал героем дня!..
Радиостанция в проливе Маточкин Шар была построена в 1923 году в связи с развивавшимися тогда Карскими операциями. Суда, груженные сельскохозяйственными и иными машинами, промышленными товарами, направлялись из Мурманска, Архангельска, из Лондона через Карское море на восток к устьям Оби и Енисея, чтобы забрать там сибирское зерно, кожи, меха, лес и возвратиться обратно. Самым трудным участком было Карское море, издавна снискавшее дурную славу «ледяного мешка». Преобладающие северо-восточные ветры нагоняли ледяные поля в этот мешок до южного берега и закрывали относительно узкие южные проливы — Югорский Шар и Карские Ворота.
В некоторые годы при забитых льдом южных проливах удавалось проводить суда через пролив Маточкин Шар, расположенный значительно севернее. Для получения достоверных сведений о состоянии льда у восточного выхода пролива и была сооружена наша полярная станция: большой дом, два склада, маленькая банька на косогоре, магнитный павильон и немного поодаль здание радиостанции.
Первое, что бросалось в глаза на подходе к станции, — две огромные мачты. Такие мачты строились на заре развития радиосвязи. Бревна почти в человеческий обхват, надставленные одно на другое, тремя гигантскими свечами уходили на шестидесятиметровую вышину. Между собой бревна соединялись длинными болтами. Внутри треугольника, образуемого бревнами, можно лезть до самого верха. Три яруса оттяжек из стальных тросов толщиной в руку, изоляторы величиной с детскую голову — все это было добротно, фундаментально, но страшно громоздко.
В доме одну треть занимала радиорубка, а две трети — машинное отделение. Кроме того, в пристройке находилась большая аккумуляторная батарея. Посредине рубки стоял искровый пятикиловаттный передатчик, дальность действия которого не превышала 300–400 километров — только до Югорского Шара.
Пуск передатчика был целым событием. После звонка к механику в соседнее помещение начинался запуск двигателя. — Механик должен был, оперируя сжатым воздухом и ловко попадая в такт, заставить работать двигатель. Иногда это удавалось не сразу, воздух расходовался без толку, и двигатель не желал работать. Тогда объявлялся аврал: все бросали свои занятия, спешили в машинное отделение, как мухи, облепляли большой маховик и приводной ремень. Общими усилиями запускали двигатель. Шурша и шлепая, скользил ремень. Накаливалась контрольная лампа, и вспотевший механик, пропуская мимо ушей нелестные по его адресу эпитеты, вежливо благодарил за помощь.
После этого вступал в роль я. Взревев трубным звуком, начинал работать пятикиловаттный умформер. Выводить реостат следовало терпеливо, не торопясь: поспешность могла привести к аварии.
Во время навигации несколько судов одновременно тщетно вызывали нас, но мы, связанные по рукам и ногам ограниченными возможностями аппаратуры, не могли быстро отвечать.
Приемник — все те же потрясающей толщины эбонитовые плиты, увенчанные кристаллическим детектором, — тоже не радовал. Нынешние радиолюбители только понаслышке знают, что были, мол, какие-то детекторы: эдакие камушки, по которым приходилось долго елозить пружиной, прежде чем удавалось услышать.
Грохочущий двигатель, от которого мелкой дрожью трясся весь дом, визжащий умформер, огромные мачты и крохотный камушек с пружиной — вот и все, с помощью чего полярная станция Маточкин Шар с громом и треском посылала в эфир радиоволны.
Пуск станции в лучшем случае занимал не менее пяти минут, и в результате всей этой кутерьмы перекрывалось расстояние не более 400 километров… Нам, конечно, было известно, что для радио не существует границ, но, пока на соседних станциях нас слушали на таких же, как и наш, детекторных приемниках, границы, увы, практически существовали. Ничего не поделаешь, такова была техника радиосвязи.
