Нам, одиннадцати зимовщикам, предстояло поднять десятки тонн всякой всячины на крутой берег, туда, где высился большой, скучной постройки дом. Наши транспортные возможности были весьма ограниченными. Единственная лошадь, все достоинство которой заключалось в том, что ей выпала честь быть самой северной лошадью планеты, с трудом вытаскивала наискосок по косогору грабарку с легкими ящиками. Мы поддерживали конягу морально, в основном крепкими словами, а самые тяжелые ящики таскали на собственных спинах. Существовала еще и узкоколейная дорога, тоже самая северная в мире. На вагонетку накладывали доски. После длительных истошных криков о готовности кто-то невидимый за бугром начинал крутить лебедку. Натягивался трос, и, подталкиваемая со всех сторон, вагонетка медленно ползла в гору.
Наступил последний день разгрузки. Пароход возвращался в Архангельск. Прощание с моряками, последние рукопожатия. И как заключительный аккорд всей этой «выгрузочной эпопеи», с борта судна в шлюпку, нам в протянутые руки, со всеми предосторожностями был спущен самый ценный груз — новый передатчик.
Уже с берега мы наблюдали за отходящим судном. Раздался знакомый стук брашпиля, выбиравшего якорь, крик боцмана с бака, и судно сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее стало удаляться. Прощальные гудки. С берега им в ответ неубедительно и как-то одиноко прозвучало несколько винтовочных хлопков-выстрелов. Судно скрылось за мысом.
Этот августовский вечер выдался холодным, и ватные штаны и куртки, в которые мы облачились, пришлись кстати. Широким раструбом уходил на восток пролив Маточкин Шар. С северного нашего берега мы отлично видели южный остров Новой Земли с высокими, покрытыми снегом горными вершинами, а левее, на горизонте, — Карское море.
Стоял полный штиль, и море лениво дышало. Небольшая волна шуршала галькой. Устав от дневной работы, от прощальных треволнений, мы подтащили к берегу неразгруженную шлюпку и отправились ужинать. В обширной кают-компании за столом, покрытым клеенкой, — во время разгрузки где уж там думать о скатерти! — засели трапезничать.
Уже тарелки были собраны, на столе появились кружки с крепким чаем, и свет лампочки стал меркнуть от густого табачного дыма, как вдруг, словно взрыв бомбы, — крик:
— Шлюпку уносит!
На какой-то момент в дверях образовалась пробка, но через секунду мы, все одиннадцать, уже мчались по камням вниз. Так и есть! Мы недостаточно далеко от уреза воды вытащили шлюпку, и, когда наступил прилив, она оказалась на плаву. Мирно покачиваясь метрах в двадцати от берега, она направлялась в сторону моря. Единственная шлюпка! Передатчик! Передатчик! Все рушилось, к дьяволу летели все планы!..
Наука утверждает, что механизм действий человека сложен: глаз видит — ив мозгу начинает что-то «шевелиться». После некоторого «шевеления» центральный мозг через определенное время дает команду нервной системе, и только тогда, после столь длительной волокиты, человек начинает что-то предпринимать. Но есть и другой вариант: это когда человек действует инстинктивно. Тогда только — глаз и действие.
Мой глаз видел уплывающую лодку, но мозгам «шевелиться» было некогда. Впрочем, если бы заработали мозги, было бы значительно хуже: я не стал бы делать то, что последовательно делал дальше. Сбегая вместе со всеми с косогора, я, не думая, на ходу скинул свой ватник. Вот уже бегу по шуршащей гальке. Вода! Молниеносно сбросив разношенные сапоги и портянки, я по схеме «глаз — действие» бултыхнулся в воду.
Первое впечатление было ошеломляющим. Его не передать, такое нужно испытать самому. Вероятно, при падении в кипяток ощущение такое же. Меня ошпарило… холодом. Температура воды в проливе была около семи градусов. Энергично действуя руками, я поплыл к шлюпке — единственное, что мне оставалось делать. С берега раздавались подбадривающие крики, перемежавшиеся с бесплатными советами. Брр, ух и холодно же!
Но вот и злополучная шлюпка. Залезать надо только с кормы— так и удобней и легче. С трудом заваливаюсь в шлюпку. Ватные штаны намокли, стали пудовыми. Вытащить весла было делом одной минуты, и вот я уже подгребаю к берегу.