На суше и на море, 1970 - страница 141

Забыв обо всем, бился с беспощадной стихией Колотыгин. Он давно потерял фуражку. Френч зиял бессчетным количеством дыр. От рукавов остались дымившиеся лоскутья. Брюки спереди истлели до тела. Ни бровей, ни ресниц на лице Василия давно уже не было. Кровоточила рана. Но лесник, казалось, не чувствовал боли. Он бился до тех пор, пока земля не поплыла под ногами…

Ни грома самолета, прилетавшего определять координаты пожарища, ни шума автомобильных моторов, ни громкого говора подъехавших тушить огонь людей Колотыгин уже не слышал…

— Погребли, говоришь, Федосеича? — печально спросил старый пасечник Никанорыч сторожа сельпо Ерофея.

— Девять уж дней минуло. Огарка нашли сразу. Атамана только через неделю поймали где-то уж на Урале…

— Эк, лиходеи! — только и смог сказать старик, угловатым движением руки смахнув навернувшуюся слезу.

— А ведь он родным братом Огарка оказался. С войны разминулись, да вот так свидеться и довелось. На суде распозналось, — продолжал Ерофей.

— Ну! Ну? — усомнился пасечник.

— Ей-бо!.. Огарка-то, как на суде об этом осведомили, так обморок его и шастнул! — Ерофей закручивал «козью ножку». Руки его тряслись. — Шешнатцать лет строгого режиму определили! — рассказывал побывавший на суде дед Ерофей.

— Я бы и по четвертной кажному не пожалел! — сказал Никанорыч.

— Знамо дело… — Дед Ерофей, задумавшись, помолчал. Кряхтя, встал, хлопнул себя ладонями костлявых рук по худым бедрам: — Надо же! Как на зверя какого, с ружьем супротив родного брата!..

Он долго копался в глубоком кармане старого плаща. Достал смятую коробку спичек. Чиркнул. Вдохнул густого дыма самосада. Хрипло закашлялся:

— А ведь Федосеич-то — герой… Сказывают, его именем лесничество назовут.

— Вот это правильно. — Лицо Никанорыча просветлело. — Кабы не такие люди…

Сторож кивнул головой. Ему и так было ясно, что хотел сказать пасечник.

Александр Старостин

СТУДЕНАЯ КУПЕЛЬ

Рассказ

Рис. В. Масленникова

А еще Василий Иваныч вспомнил морскую свинку. Но свинку он вспомнил позже, когда ему предложили съездить в Арктику для обслуживания самолетов, работающих на высокоширотную экспедицию. И он решился, точнее, он подумал, что наконец решился, противопоставить капризу судьбы свой собственный каприз.

Лет двадцать назад маленький Вася, существо худое и шустрое, как таракан, очутился на послевоенной толкучке, ошеломившей его пестротой людских обличий и бесконечностью творений рук людских. Тут-то он и увидел морскую свинку, которую держал прижатой к груди старик с красным, как клубника, носом и глазами, так уменьшенными очками, что, казалось, их и вовсе нет. На шее старика висел подцепленный за веревочку ящик с бумажками: старик и свинка предсказывали будущее. Маленькому Васе очень понравилась свинка: она была такая чистенькая и сквозь шерстку розово-теплая.

— Сколько стоит? — спросил он на всякий случай, чтоб оправдать свое слишком долгое и ставшее подозрительным для старика рассматривание морской свинки.

— Рубль, — ответил старик.

— У меня двадцать, — сказал Вася и, разжавши пальцы, показал вспотевший двугривенный.

Старик взял монетку и впустил свинку в ящик, она вдруг очень оживилась и своим мокрым носиком вытащила бумажку.

Потом Вася понял, что старик нищий, а свинка искала между бумажками корм — так ее приучили, — но тогда он принял всерьез и старика, и свинку, отошел в сторону и прочитал:

«Смерть близкого человека омрачит Вашу жизнь».

«Правильно, — подумал Вася, — это про отца. Только он не сам умер, а от войны».

«А в остальном жизнь Ваша пройдет гладко и спокойно, без бурь и приключений, и Вы отойдете в мир иной со спокойной совестью, при всеобщем уважении».