На суше и на море, 1970 - страница 104
Когда мы разбивали временный лагерь, Фенька оставалась ждать нас у лодок или ковыляла за нами, лезла на крутые склоны, часто съезжала на животе по осыпям, но вновь карабкалась вверх.
Проводники с большим интересом относились к этой птице и часто говорили: «Однако Фенечка гусей понимать не будет. Человека понимать только будет». И правда, казалось, что она хорошо усвоила отдельные слова. Свое имя запомнила сразу. Стоило сказать: «Фенька, пойдем!» — и она сейчас же, что бы ни делала, послушно направлялась к зовущему. Так же хорошо она знала слово «на». Услышав его, тут же поднималась и тянулась к рукам. Очень не любила слово «нельзя». Оно приводило ее в ярость. Когда Фенька подросла, отношение к собакам у нее изменилось. От мирного сосуществования она перешла к агрессивным действиям. В ней появилась какая-то ненависть к собакам. При их приближении Фенька начинала взволнованно кланяться, гоготать. Сначала собакам нравилось, как она теребит их шерсть, и они, добродушно улыбаясь, подставляли ей бока. Тогда Фенька стала искать наиболее уязвимые места, хватая их за уши, нос, а Тайгу за больную лапу. Собаки начинали скулить, рычать и уходили прочь, но никогда не кусали птицу. Терпеливее всех переносила Фенькины издевательства Тайга. Боясь трагической развязки, мы прогоняли собак от Феньки, а она торжествующе кричала им вслед, стараясь еще раз ухватить за хвост. Мне надоело Фенькино нахальство, и я стала гнать не собак от Феньки, а наоборот. Но стоило сказать: «Фенька, нельзя трогать собак!» — как она буквально стервенела, приходила в страшное возбуждение. Шея ее вытягивалась, глаза делались лютыми, она махала крыльями и даже шипела, как змея. Но зато собаки явно злорадствовали и ликовали в такой момент.
Я все думала, откуда эта ненависть, и потом поняла, что мы сами привили ее, постоянно отгоняя от Феньки собак и покрикивая на них.
Все помыслы гусенка, особенно в раннем возрасте, были сосредоточены на набивании своего зоба. Он был всегда раздут, как шар. Фенька ничего не упускала, ела все подряд: комаров, паутов, хлеб, рыбу, мясо, траву, глотала громадные рыбьи кости. Сначала я в ужасе выхватывала их из клюва, но, как оказалось, они не приносили птице никакого вреда.
Фенька постоянно ставила нас в тупик. Мы, например, долго ломали голову: почему она не любит плавать? Целый день толчется на берегу, а в воду одна ни за что не полезет. Другое дело, если кто-нибудь из нас забредет в речку, тогда и она будет плавать. Но далеко не заплывала. Вот за лодкой в любое время и на любое расстояние следовала с удовольствием. Видимо, она считала, что нормально плавать люди могут только на лодках.
Пока Фенька была покрыта одним пушком и по ночам мерзла, я брала ее спать к себе в палатку. Обычно Тайга, спасаясь от комаров, лежала тут же в своем углу. Я подкладывала Феньку к ее теплому животу. Тайга накрывала гусенка задней лапой, предварительно обнюхав и лизнув. Фенька, пригревшись, засыпала. Но стоило мне взяться за спальный мешок, Фенька вылезала из-под Тайги и бурно требовала устроиться на ночь со мной: махала своими крылышками-култышками, пронзительно кричала свое «И-уи!», взбиралась на мешок. Она умела добиваться своего и никогда не шла на уступки. Как только я ложилась, она сейчас же примащивалась на плече, вытягивала шею и прятала голову за моим ухом. Только так, и никак иначе! Устроившись, она мирно запевала самую восхитительную по нежности и удовлетворенности колыбельную песню. Я готова была на любые неудобства, лишь бы услышать эту лучшую из песен. Иногда в благодарность за тепло и уют Фенька платила мне лаской. Я никогда раньше не знала, что птицы умеют ласкаться. Делала она это так: начинала очень нежно пощипывать клювом щеку, губы, ухо, волосы, а потом волнообразно скользила своей бархатной шеей по лицу, шее.
Когда Фенька подросла, покрылась перышками и перестала мерзнуть, она стала спать где-нибудь за палаткой, но так, чтобы слышать людские голоса. К осени, когда ночи стали темными и холодными, ее снова потянуло в палатку. Мы не разрешали ей влезать туда. Она это очень быстро усвоила и стала поступать так. Протянет свою длинную шею, найдет мою голову, потреплет за волосы, ощупает клювом лицо и уши, в виде особого доверия сунет нос мне в кулак и засыпает. А под утро начинает теребить меня, чтобы ее покормили.
