— Видишь, мой Энычай стоит на берегу Ледовитого океана. С юга он окружен сопками. Там бывают такие яркие полярные сияния! Но снимать их бесполезно, сколько раз я пробовала попусту. А вот и я возле нашей больницы.
— А кто здесь рядом с тобой с гусарскими усами? Ваш главврач?
— Нет, это Вахтанг, учитель истории и литературы в средней школе. Он вел литературный кружек, и слушать его сбегались не только школьники. Казалось бы, Энычай — полная глухомань. А вот поди ж ты… в школе и в институте я всегда интересовалась поэзией. Считала, что российских поэтов, по крайней мере, значительных, знаю хотя бы по фамилиям. Стыдно признаться, но имена Цветаевой, Мандельштама я впервые услышала на Чукотке.
— Пусть этого стыдятся те, кто пытался украсть у нас их поэзию.
— А Вахтанг знал и читал нам их стихи во множестве. Да и Пастернака, Ахматову, Багрицкого после его лекций я читала другими глазами.
— Может быть, я тоже познакомлюсь с ним в твоем Энычае.
— Не познакомишься. Начальство послушало-послушало его лекции, да и спохватилось. Пришлось ему уволиться и уехать на материк.
— И где же он сейчас?
— В Тбилиси. С женой и сыном. Но работает уже не в школе, а занимается переводами.
Услышав звук открываемой двери, Ника спросила: — Ты помнишь, как зовут моих родителей?
Валентин не стал даже отвечать ей. — Здравствуйте, Мария Петровна! Здравствуйте, Дмитрий Игнатьевич! — приветствовал он вошедших, полную седеющую даму в плаще и небольшого роста мужчину в темно-синем костюме и шляпе.
— Здравствуйте, здравствуйте Валентин!
— Валя собрался ехать работать в мой Энычай, — сообщила Ника.
— И зачем же Вы хотите отправиться на край света? — спросил Дмитрий Игнатьевич. — Жаждете романтики? Или погнались за длинным рублем?
— За туманом, — ответил Валентин. Посидев за столом еще с четверть часа, он стал прощаться. — Я провожу тебя до остановки, — сказала Ника.
…Снова показался трамвай. — Я пропущу и его, — сказал Валентин.
— А все-таки, зачем ты едешь? — спросила Ника.
— Мне трудно это объяснить. Хочу разобраться в себе. Испытать себя. Чтобы потом всерьез попробовать писать.
— Писать можно и не уезжая из Москвы.
— Я хочу повстречать ярких, интересных людей. По настоящему узнать жизнь.
— Интересные люди есть везде. Взять хотя бы нашего Валентин Никитича. Разве его жизнь не была драматичней любого романа? Вот и напиши о нем.
— Как же я могу проникнуть в его мысли, в его внутренний мир? Да и знал я его только в последние годы.
— Суметь понять и описать другого — задача каждого настоящего писателя. Как говорится, взялся за гуж…
— В этом ты, наверное, права. Но все-таки я поеду в Энычай.
Вдалеке снова послышался звук приближающегося трамвая.
— Ты все-таки малость ненормальный. Наверно, я буду немного скучать по тебе, — сказала Ника. — Желаю тебе всяческих успехов. Но не рассчитывай, что я тебя буду ждать. Ты должен вернуться к жене и дочке. Тебе повезло с Лидой, она любит тебя, и она редкостно самоотверженный человек.
— Я буду тебе писать.
— А я тебе писать не стану. Впрочем, ты обо мне и так будешь знать, хотя бы из Колиных писем.
— Ты хоть приедешь в аэропорт провожать меня?
— Не обещаю.
Трамвай затормозил у остановки. — Прощай, Ника! — сказал Валентин. Он обнял и поцеловал ее, ощутив ответный поцелуй и печальную влажность ее глаз. И вскочил на подножку в последний момент, когда двери вагона уже захлопывались.
Рейс из Адлера запоздал на два часа. Добравшись домой и уложив отдохнуть уставшую с дороги дочь, Лида и Валентин уселись на диване в маленькой смежной комнатке. — Ну, как ты тут жил без нас? — спросила Лида.
— Уж не знаю с чего и начать. У меня целый ворох новостей. Во-первых, я безработный…
— Как же так? Ты всегда был на хорошем счету.
— Сказали: или уходи «по собственному», иди уволим за служебное несоответствие.
— Но почему, за что? И что же ты не сказал мне об этом по телефону?
— Не хотел портить отпуск. А выгнали за то, что не так проголосовал на митинге в клинике. По поводу Чехословакии.
— Тогда понятно. Хотя все равно обидно. А нельзя было не пойти на это собрание? И что во-вторых?
