Я запротестовала, но она засуетилась, в кухоньке что-то гремело, падало…
Где же спит Степа Парамонов? Диван, на котором я сидела, пел и плакал подо мной при каждом движении. Круглый стол в центре комнаты, два ломаных стула, древний буфет, изрезанный ножиком…
Ни книг, ни тетрадей…
Старушка внесла пластмассовый поднос с чашкой чая. Чашка была старинная, с отбитой ручкой в форме куриного яйца на красноватой ноге…
— Не откажите в любезности откушать…
Я сделала глоток. Чай был заварен крепко, старушка в этом толк понимала…
— А где Степа занимается? — спросила я после вежливой паузы.
— Подождите, иначе я потеряю нить, все-таки я уже даже не третьей молодости…
Она еще могла шутить, героическое создание, жившее бок о бок со старшим Парамоновым.
— Когда началась война, я работала в поликлинике регистраторшей, я не хотела уезжать из Москвы. Зачем перевозить с места на место старые кости?! Дочка же поехала в эвакуацию. И поезд разбомбили. Погибла и она и дети, как мне сообщили. Ну, я написала зятю на фронт, он погоревал, он был хороший человек, но что вы хотите от мужчины?! Он женился и ушел из моей жизни. Такие старухи никому не нужны, не интересны, правда?!
Она улыбнулась.
— А я не верила, я все писала, все искала или дочку, или ее детей. Почти тридцать лет. Я продолжала работать в поликлинике до восьмидесяти, меня ценили, я была полезна. Меня ничто не отвлекало. Я только туризмом увлекалась. Ходила с рюкзаком по разным маршрутам, выносливости у нашего поколения хватало, да и походы укрепляли здоровье.
Подвижность и сохранность ее была удивительной, она почти не присаживалась.
— И вдруг радость — разыскали мою внучку, где-то в Твери… Она попала в детдом после бомбежки, фамилию свою не помнила, ей всего два года было. Ну, я ожила, стала переписываться, начала к разному начальству ходить, я — отличник здравоохранения.
Старушка гордо выпрямилась. До чего она была чистенькая, стерильная, кожа просто блестела.
— И мне позволили ее с семьей прописать в Москве, в порядке исключения, как моих опекунов…
Ее бесцветные глазки выразили такую горечь, что у меня защемило в душе.
— Приехала она и два сына, старшему — двенадцать, младшему — три. И о ужас! Она пила. Представляете, праправнучка надворного советника?!
Меня поразила трагедия этой, видимо, достаточно настрадавшейся женщины.
— Что я ни делала! Ее начали лечить… В семьдесят втором вшили ампулу… через три месяца инфаркт. Сердце оказалось подорвано. Представляете? А я живу, и у меня на руках — двое юношей. А как ими управлять? Степочка хоть слушается, а старший — совершенно дикий. Он кончил пять классов, я так и не выяснила, кто был его отец, хотя внучка моя, кажется, выходила замуж…
Тон ее был такой, точно она со мной советовалась.
— Он тоже пил, еще при матери научился, и Степочку стал подбивать. И тут я, как тигра, заслонила ребенка своей грудью…
Я представила старушку в образе «тигры»… Да, Стрепетов не зря посещал эту квартиру…
— Я пошла к участковому инспектору и сказала: «Надо думать о ребенке…»
Она собиралась рассказывать долго и обстоятельно, но у меня начинались уроки в школе. Пришлось ее перебить.
— Ваш старший правнук очень враждовал со Стрепетовым?
Старушка лукаво улыбнулась, что-то девчоночье промелькнуло среди ее морщин, глаза на секунду ожили…
— Еще бы! Я написала на правнука заявление, уверяю вас, — вполне грамотное, я столько от него испытала, сами видите…
Она широким жестом показала на разрушенную квартиру.
— Тут собирались алкоголики со всего района. Правда, без дам. Моего правнука эта сторона жизни не волновала. Стрепетов отнесся очень чутко к моему заявлению. Ну и правнука отправили лечиться…
— Давно?
— Да уж дней девять мы мирно живем со Степочкой…
Значит, Олег снова определил Парамонова в лечебно-трудовой профилакторий…
Я встала, написала старушке свой домашний телефон, поглядела на портрет и вдруг услышала:
— Пардон, кому я могу передать эту шапочку?
И она достала из буфета прекрасную голубую норковую шапочку. Увидев мое изумление, добавила:
— Боюсь быть некорректной, но ее принес Степочка в тот вечер, когда напали на нашего участкового. Он сунул ее под диван, сказал — нашел, а мне стало жалко портить хорошую вещь, я положила ее в шкаф, все собиралась отнести в милицию, но я зимой мало выхожу, ноги не очень держат меня на улице…
