значения слова
коитус не знал. Поэтому, чтобы не уронить себя в глазах других гениев, рассказал он о своих забавах в деревне, где его маманя выращивала.
Изобрели они там тоже некую конструкцию: из кругляшей и досок – метательный снаряд по-старому. Если на один конец такой доски насрать аккуратно, а по другому ударить, то дальность полета и точность попадания зависели исключительно от мастерства исполнителя.
Занятие это было настолько увлекательным и захватывающим, что предавались они ему ежедневно – по преимуществу в заброшенной местной церкви, поскольку там легко было выбрать четко означенную «художественную» цель. Получалось как бы в чистом виде «искусство для искусства».
Ситников к беседе нашей интеллектуальной видимого интереса не проявлял: все метался из комнаты в комнату, в коридор зачем-то выбегал, на кухню… Словечки, впрочем, вставлял всякие мимоходом, но не существенные, больше для формы, из вежливости. А тут вдруг и его проняло – когда про говно в церкви услышал.
– Скука жизни она на то и существует, для того и «задумана», чтобы в человеке художественность пробуждать, – объявил он, обращаясь, однако, больше к самому себе, чем к кому-либо из нас. – Во время войны пребывал я в спецпсихушке одной, в Казани. Там было очень голодно и грязно. Летом еще ничего себе, посытнее, а зимой – тоска смертная, из окна глянешь: одни сугробы да волки голодные сидя в лесу и воют. И сами мы сидели как волки, только обессилевшие совсем, умиротворенные. А персоналу медицинскому, особенно санитарам – нашим «ангелам-хранителям», еще хуже было. Вольные вроде бы люди, здоровенные как быки, а радостей никаких – скука смертная. Вот и додумались они, как бытие свое разнообразить, да нас, калек нерадивых, поразвлечь. Повытаскивают вечером из мертвецкой сотоварищей наших усопших, благо мерли, как мухи, навтыкают их вдоль аллеек в сугробы, водой обольют и к утру, когда нас на прогулку выгоняли, свежим воздухом подышать, пожалуйста вам, парковая скульптура готова. Настоящий социалистический реализм, без прикрас, а не это барахло, что в ЦПКО[55] понаставлено.
«Канализация не работала, и все нечистоты выливалось во двор больницы. Была лютая зима, куча посреди двора промерзла и сверкала на солнце, как обливная коричневая керамика. Весной она начала таять и расползаться по двору. Припекло солнце, куча потекла, и весенний воздух наполнился живым ароматом говна. Главный врач больницы вызвал ходячих больных и приказал убрать кучу. Выдали лопаты и носилки. Больные, матюгаясь, пошли выполнять приказ. Они зажимали носы, плевались, не переставая ругаться, ломами и лопатами лупили, как попало вонючую кашу и все перепачкались: и руки, и брюки, и ботинки, и даже лица. Я же, прежде всего, раздобыл рукавицы, взял лопату и, подойдя с того края, где было больше тени и куча еще не оттаяла, начал аккуратно вырубать лопатой ровные кирпичики. Вырубив очередной, я осторожно и не спеша укладывал его на носилки. И так я работал один со своего края, а когда носилки наполнялись, я звал кого-нибудь на помощь, и мы относили «кирпичи» в нужное место. Я так увлекся аккуратностью, что даже такая грязная работа доставляла мне удовольствие. Постепенно я освобождал двор от этой дряни. Больные, видя как я стараюсь, не спеша, не ругаясь и не пачкаясь, начали работать аккуратнее. Главный врач похвалил меня и распорядился выдать добавку к обеду».
(Из письма В.Я. Ситникова)
Может быть, благодаря всему этому «соцреализму» и решился Ситников «свалить за границу». Рискнул на старости лет: где наша не пропадала! С такой биографией потерь не считают. К тому же в году, кажется, семидесятом получил он двухкомнатную квартиру на последнем этаже нового девятиэтажного дома, похожего на гигантскую спичечную коробку, в безликом микрорайоне – неподалеку от станции метро «Семеновская». И выходило, что все равно надо привыкать к какой-то новой жизни, вновь обустраиваться. Но там, на Западе, свет маячил от этой самой статуи Свободы, а здесь – родные рыла, осточертевшие за шестьдесят лет совместной жизни. Да еще власти в спину подпихивали, уж больно много к нему иностранцев шастало.
