Выдержав паузу, кашлянув, начинает:
– Это кафе очень и очень напоминает мне, по атмосфере своей, конечно, кафе «А ля Ротонд» в Париже, где я так часто бывал с моими друзьями Пабло Пикассо и Ильей Эренбургом… И потом – когда я с Карузо по Европе колесил – попадалось нам, и не раз, нечто похожее. Но вот атмосфера – этот аромат душевной близости и уюта – атмосферу ту, ротондовскую, нигде больше не доводилось мне ощущать.
Да, друзья мои, бег времени это вам не бег трусцой! Я наблюдал тут на днях: бежит себе молодой человек по бульвару, а народ, глядя на него, веселится. «Отдохни, приятель, – кричат, – хлебни-ка лучше пивка!» А он бежит себе и внимания ни на кого не обращает. Словно спешит догнать время, что упустил, догнать и перегнать. Я вот свое время упустил, оттого и топчусь теперь на одном месте. Назад не побежишь и вперед тоже не дернешься.
А знаете, какая коллекция картин у меня была?! Все подарки, с автографами от друзей да приятелей – Шагал, Альтман, Тышлер…
Вы, извиняюсь, таких имен, наверное, и не слышали, а жаль! Они того стоят. Я, когда из Европы в Советскую Россию вернулся, с самим Михоэлсом вместе работал. Ему, в Еврейский театр, я и картины свои отдал, не насовсем, конечно, а так просто, для людей. Что-то вроде маленького музея при театре соорудил, чтобы смотрели люди и радовались. А когда закрыли театр, то и картины мои пропали. Не станешь же у «них» просить: «Отдайте!» Так все и пропало, утонуло в реке времен.
Да, друзья мои, стоит только маленечко зазеваться, упустить мгновение, и на тебе – пустота, вот я и барахтаюсь в ней.
И, презирая гордо этот мир,
Все встречи жду с грядущим поколеньем
[59].
Грядущее поколенье в долгу не оставалось. Старичка в утешение дружески хлопали по плечу, заказывали ему яичницу с ветчиной, подносили портвейн. Он жадно ел, выпивал и, пьянея, продолжал жеманно бормотать:
– В Париж хочу, в Париж… Год жизни за час в Париже.
Затем, незаметно для себя и других, засыпал на стуле, обмякнув и пуская слюни, – под шум и гул однообразный.
Вот из табачного тумана, за столиком у окна, вычертилась еще одна колоритная фигура – долговязый, седовласый, тощий гражданин, облаченный в добротный, сильно помятый, серый костюм, обсыпанный пеплом. Обладатель бровей «кустиками» и зорких глазок, постоянно всматривающихся во все и всех, он формой своего морщинисто-складчатого лица вызывал в памяти известное изречение Козьмы Пруткова:
Почти всякое морщинистое лицо смело уподоблю груше, вынутой из компота.
Перед ним графинчик с портвейном, но закуски не видать: не доверяет, видимо, твердой пище. Гражданин дергается, растягивает на лице своем морщины и, обнажив в улыбке беззубый рот с коричневыми обрубочками по бокам, приветливо машет мне рукой, в которой между когтистыми длинными пальцами зажата дымящаяся папироса.
– Присаживайтесь, молодой человек. И позвольте представиться, я – Кара-Мурза. Фамилия у меня известная! У Ильи Эренбурга, во втором томе «Люди, годы, жизнь» написано: «Мы сидели там вместе с Кара-Мурзой». Помните?
– Нет, к сожалению, не помню. Я, знаете ли, второй том еще не читал, и третий тоже.
– Хм, отчего это вы так? Времени нет, или интереса? На вас посмотришь, и сразу чувствуется: это человек интересующийся. К тому же и пальцы у вас длинные, нервные. Вы, наверное, художником будете и, конечно же, здесь, в Москве родились, воспитывались? Москва, она тем и хороша для воспитания, что есть столица государства Российского. В ней сама суть русского характера должна проявляться особенным, наиболее цельным, несмотря на всю свою многоликую пестроту, образе. Вот так!
Однако же, позвольте вам, молодой человек, сказать: какой вы русский? Фамилия у вас русская и паспорт русский, но России вы даже не нюхали. Я вот России этой понюхал вдоволь и скажу вам на ушко, чтобы никто не слышал: «Скверно пахнет Россия».
– А я собственно ни на какую особую русскость и не претендую. Что же касается запахов, то это дело «носа»: каждый по-своему чует.
– Ага, значит, вы другого образа мыслей держитесь! Ну и на здоровье. По вам, впрочем, видно, что вы именно «москвич» – по выражению глаз. А глаза, простите за банальность, – зеркало души. Потому они все, что на душе имеется, непременно на физиономии вашей отражают. Есть такая, знаете ли,
