«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие - страница 41

В 1949 г. Е. П. Левину-Розенгольц арестовывают и приговаривают к 10 годам ссылки. Большинство ее работ при аресте было уничтожено. Роберту Фальку чудом удалось сохранить ее дипломную работу в – картину «Еврейские старики».

Ссылка в Красноярский край: работа на лесоповале, уборщицей, санитаркой, маляром на баржах, медсестрой.

Затем ее перевели в Караганду. Здесь было полегче – удалось устроиться художником-декоратором в Казахском драматическом театре.

Долгих семь лет лагерей не отбили у нее страсти к искусству, хотя радикально изменили ее художническое самовидение. «Тюрьма, прокурор и ссылка сделали из меня настоящего художника» – так она в одном из писем к дочери оценивала свою судьбу. К этому высказыванию нечего добавить кроме сострадания и скорби. Ибо нигде больше люди искусства не подвергались таким унижениям и издевательствам со стороны власти, как в первой в мире стране рабочих и крестьян, в имени которой было сразу три шипящих буквы – СССР.

В 1956 г. последовали реабилитация, возвращение в Москву к дочери, возобновление дружеских отношений с Робертом Фальком, М. Алпатовым, А. Габричевским постоянно поддерживавшими ее советами и одобрявшими ее новые художественные поиски. К концу жизни дружба с молодыми художниками андеграунда – Эриком Булатовым и Ильей Кабаковым.

Затем последовала тяжелая болезнь и смерть.

В 1996–1997 первая ретроспектива творчества Е. Левиной-Розенгольц была показана в Государственной Третьяковской галерее. Затем в России и США были организованы несколько выставок ее графических работ[51].

По мнению авторитетных историков искусства именно графические работы второго, т. е. послелагерного периода выводят искусство Е. Левиной-Розенгольц в разряд уникальных явлений московской школы художников-метафизиков (М. Шварцман, Л. Кропивницкий, Э. Штейнберг и др.).

Для контраста – как пример «счастливой судьбы», иногда выпадающей и на долю художника, вспомнилась мне также короткая историйка про академика живописи Василия Николаевича Яковлева.

Сей муж, по рассказам Ситникова, знавшего его лично, учился у Константина Коровина в МУЖВЗ, с успехом подвизался в салонах, а в эпоху «Высокого сталинизма», неустанно борясь с ненавистными ему авангардистами, в большие начальники вышел.

Без сомнения Василий Яковлев был человек очень одаренный. К тому же как «неоклассицист» он имел интерес к старому искусству. Изучал дотошно приемы и манеры старых мастеров. Реставрацией занимался. Так натаскался в старинной манере – аж под семнадцатый век! – писать, что порой и не отличить было, что к чему.

– Он в годы Революции этим хорошо пробавлялся: напишет парочку «Ван-Дейков», продаст каким-нибудь дипломатам и живет себе припеваючи. Потом и начальству партийному этим же потрафлял. Да вдобавок всякой антикварной залежью, что к нему с пеной революции занесло, кого надо осчастливливал.

Про него прямо можно сказать: Что ни было старого, негодящего товару, и тот весь сбыл, да еще за наличные. Кто знает, и сколько их теперь – Ван-Дейков, Караваджо да Вермееров наших доморощенных, с его-то легкой руки по миру гуляет? В самых престижных музеях висят, народ инославный радуют и тем самым исподволь о многогранности русского гения всему миру свидетельствуют.

М-да. А вот на пышной ниве соцреализма Василь Николаич буквально до маразма дошел. Сразу после окончания войны поспешил портрет «Маршала освободителя», то бишь тов. Жукова, написать в жанре «героическая алегория». Но переусердствовал, сделал Маршала таким победоносно великим, что самого «Отца Народов» перепугал. Тот до чужой славы очень ревнив был. Под Жукова стали подкопы вести, обвинили во всех смертных грехах, с верховных постов погнали, а портрет этот запретили к показу.

Яковлев такого позора пережить не мог, впал в запой и помер от белой горячки, как Тициан.