– Хм, – сказал вдруг Иван Федорович, глядя при этом почему-то в сторону, – интересно как у вас получается: человек может быть одновременно и частью и целым. Это вы кого имеете в виду, не Витю ли нашего часом? Ого, смотрите-ка, вот и он, легок на помине.
Действительно, на дороге, в сгустившихся уже сумерках, по направлению к нам двигалась мужская фигура, каким-то странным образом показавшаяся мне в первый момент облаком, скользящим по снегу.
со знанием белого
вдали человек
по белому снегу
будто с невидимым знаменем
[28]Поравнявшись с тем местом, где мы сидели, фигура приобрела конкретные очертания, но оказалась вовсе не Витей, а художником Владимиром Немухиным. Немухин имел дом в находящейся неподалеку деревне – «родовое гнездо», как он его с важностью величал, и по обыкновению жил в нем каждое лето.
Приветственно улыбнувшись, Немухин поздоровался, рассматривая при этом, кто есть кто в нашей пестрой компании, затем придал своему лицу обычное для него серьезное выражение и, обращаясь ко мне, сказал:
– Хотел было к тебе зайти сегодня, потолковать кое о чем, а тут вот повстречались на дороге – можно сказать, знак судьбы.
– Располагайся, Владимир, здесь вполне удобно сидеть – все видно, и никто не мешает. Мы немного подвинемся и места всем хватит.
– Ну, что ж, можно и присесть, я сегодня порядком натопался.
Немухин, сняв с себя внушительных размеров этюдник, который на манер ружья был приделан у него за спиной, собрался было садиться. Однако вдруг остановился и стал сосредоточенно высматривать что-то в придорожных кустах.
Жулик, виляя хвостом, подошел к нему, как бы предлагая помочь, но Немухин уже полез в кусты и через минуту с довольным видом выволок оттуда пустой деревянный ящик. Поставив ящик плашмя, он уселся на него, для надежности немного поерзал и ворчливо сказал:
– Что-то дома у меня нынче работа не клеилась, надо, думаю, пойти, пописа́ть этюды на природе, рассеяться…
Тут он вскочил и, взяв ящик в руки, осторожно стал обтрясать его.
– Что это вы взвились, как ужаленный, не на гвоздь ли присели? – насмешливо спросил Иван Федорович.
– Гвоздь тут не при чем. У меня установка такая: всякую найденную вещь внимательно осмотреть.
И Немухин вновь уселся на ящик.
– Был я как-то раз в Узбекистане, с одной экспедицией. Представлял я в их штате, как ни странно, самого себя, т. е. числился художником. Однажды пошел я на природу – ну, как сегодня, этюды писать. Там, рядышком, арык плескался, пару деревьев торчало и магазинчик, эдакая глинобитная развалюха, стоял. Все вместе смотрелось достаточно колоритно, вот и решил я поработать в традиционном ключе – на пленере.
Взял во дворе магазина ящик пустой, сел на него и тружусь себе в удовольствие. Но вот, когда закончил и пошел ящик тот назад отдавать, увидел, что в нем полным-полно скорпионов. Ползают скопом да хвостами своими – ядовитыми крючьями трясут. Меня аж пот холодный прошиб, и это при сорокоградусной-то жаре!
Спрашиваю у продавца: «А они кусаются, скорпионы ваши, или просто так – ползают себе и все?»
Он же мне, узбек этот, важно, как у них всегда водится, отвечает: «Конечно, кусаются, дорогой товарища, и еще как! Очень даже плохо от такого укуса хорошему человеку может быть».
Теперь-то я осторожный, все проверяю – мало ли какая дрянь заползет. Мне вот рассказывала одна бабка местная, как гадюка приноровилась к ним в дом заползать, молоко пить. Прямо в кувшин заскальзывала! Потом вроде бы выяснилось, что это ее из вредности один бывший монах науськивал. Он-де был распаляем блудной похотью – к ней, когда она, естественно, молодухой еще числилась, ну и пакостничал от всей души. А здорово это звучит «распаляем блудной похотью!» – и тут Немухин, развернувшись ко мне, спросил, не без ядовитости:
– Ты, к примеру, колористом считаешься, вот и скажи мне, какого цвета это состояние тебе видится?
– Грязно-вонючим, – ответил за меня Иван Федорович. – Я эту бабку знаю, и потому точно могу вам сказать: ей смолоду это все никаким другим цветом не представлялось.
– Я, Владимир, тебе лучше скажу, почему тебя скорпионы не покусали.
