Жизнь часто меняет свои жернова. Одним из казачьих начальников нового помола и был есаул Степан Дмитриевич Аржанухин. В нем не осталось ни зернышка от былых вожаков, ценивших и прислушивавшихся к кругу — выработанному большинством мнению простых казаков. Любящий казака, болеющий за него душой, есаул уже собственноумно решал, что нужно для его процветания, будучи твердо уверенным, что знает это лучше. Служба развила в нем зоркость, наметала глаз на любую мелочь, абы только способствовала она общему казачьему благу. Со всем, что мешало этому, он не переставал бороться. Сам природный казак, со всем складывающим это самосознание отношением к жизни, ко всему окружающему, ко всему, что не есть казачество, не мог не быть односторонним и предвзятым. Не размышляя о причинах, Аржанухин давно уверовал в природную склонность киргизцев к воровству и теперь опасался, что те, находясь внутри линии, смогут чинить злодеяния проезжающим солевозцам и линейным жителям. А притом потравят сенокосные места, по нынешнему знойному лету крайне потребные кордонной страже.
Отдаленно, на Екатеринбургской линии, что пролегла от Осы до Усть-Миясской через Кунгур, Екатеринбург, Долматов, Шадринск, расположилась Красноуфимская станица — старое, богатое, насиженное казаками место. Травы — попробуй закоси, леса только руби и таскай! Жизнь сытая, покойная. Всего по край.
Из бумаг Войсковой канцелярии
В Красноуфимской станице состоит:
Обер-офицеров
служащих — 3
отставных — 1
всего — 4
По войску чиновников
служащих — 5
отставных — 5
всего — 10
Урядников
служащих — 11
отставных — 5
всего — 16
Писарей
служащих — 4
отставных — 5
всего — 9
Капралов
служащих —
отставных — 3
всего — 3
Казаков
служащих — 387
отставных — 193
всего — 580
Малолетков
служащих —
отставных — 550
всего — 550
Итого:
служащих — 410
отставных — 758
всего — 1168
Домов в Красноуфимской станице офицерских и казачьих — 449 и общественных — 1.
Под ногами, возле околицы, дела плевые — башкирец не чета прежнему, с каждым годом смирнее и тише, вот и забирала служба далеко от домов. Была нужда, отправлялись красноуфимцы в действующие армии, служили на Оренбургской и на Уральской военных линиях, но большей частью сопровождали колодников из Пермской и Вятской областей в Сибирь. А проводив сынов, Красноуфимская опять салила бока.
Еще от первого ветерка, надувшего в уши о переводе, станица, со всеми окружными хуторами, с утра вытаращивалась в красные углы. Тщетно дожидаясь сочувствия от темных, без подновки, ликов, выходила искать утешения в соседях. И бродило по станице недовольство, поддерживаясь по дворам новыми страхами: «На пески нас… На пески!»
«На пес-ски-ии!» — наметало под каждый порог опаску сдвинуться с места. Словно споткнувшись о колоду, забывались казаки посередь дворов. Забывали пятерни в нечесаных затылках, тужась только представить, как свезти с собой нажитое не одной жизнью добро. Вон сколько его поразложено-поразвешано! Продать, так сладиться с кем, а бросить разве можно? Худого решета и то до слез жалко. Подгорала станица на этих думках, угольками подмаргивали хутора, и хоть далеко до красного петуха, а все одно глаза ест. Все одно в головах дымно.
Устинка развела холодные, оглаживающие землю ветки. Цепко обежала взглядом, отыскивая влажную шляпку вылупившегося гриба или прелую листву, взбученную набирающим рост бочковатым тельцем масленка. Проворно перебросав в лукошко лоснящееся семейство, она, обойдя крапиву, отстранила полезшую в глаза еловую ветку и увидела лежащего ничком человека. Вскрикнув, в слепом страхе отшвырнув лукошко, Устинка пятилась, пока не села в жгучую заросль. Постукивая зубами, одинаково боясь отзыва и молчания, позвала:
— Дядя… дяденька?
Треснул сушняком уносящий ноги еж. Хлопнула крыльями спрятавшаяся в листве птица. Устинка послушала, как затих, заблудившись среди дерев, ее голос. Больше ни одного чужого лесу шороха. Стучало сердце. Покусывала крапива. На корточках, не отрывая округлившихся глаз от лежащего в траве, Устинка подобралась ближе. Жмурясь, попробовала его в спину веткой, решилась заглянуть в лицо:
