- Мужиков только нету, нам не везет! - подхватила толстушка Соня.
- Сонечка, как бывший мужчина свидетельствую...
- Бывшие мне ни к чему!- смеясь, перебила та, бабульки дружно поднялись и продолжили
свой моцион.
- Скучно мне с ними, - вслед им вздохнул Илья.
- С кем? - не сразу врубился я.
- С бабами.
- А-а... и давно уже стало скучно?
- Как раз с тех пор! - отшутился он, мы расхохотались.
- Шмендрик ты, мин херц, - отсмеявшись, сказал я.- Все наши старушки о тебе лишь и
печалятся!
- Не все,- прищурился он. - Я знаю двоих, что давно уж держат на прицеле именно тебя!
- Я бэ-у третьей категории, подлежащее списанию. Точка. Но ты-то, похоже, еще в строю, а?
Он загадочно усмехнулся и не ответил.
Скучно ему, видите ли. А треплется с ними по полдня, и ничего, жив. Мне же наших милых
дам хватает максимум на полчаса, затем нахожу повод потихоньку испариться, уползти в
свою раковину, к своим книгам и шахматам.
И вдруг Илью как подменили, целыми неделями стал пропадать, мы виделись все реже. А
началось все это с того, что начальство нашего комьюнити предложило желающим
экскурсию в какой-то музей Манхэттена, даже выделило небольшой автобус. Желающих
набралось человек 15.
И вот едем мы обратно, публика наша судачит обо все на свете, кроме того, что видели в
музее, а все на свете это о том, что на Брайтоне все дешевле, чем у нас, а Манхэттене цены и
не подступись, а в Киеве Тимошенко мутит воду, а в сто двадцать пятом доме старик-
итальянец с шестнадцатого этажа провонял весь коридор, хоть полицию вызывай...
Мы с Ильей забрались на самые задние места, сидим спорим о музейной экспозиции, незаметно прешли на поэзию. Он что-то пытался мне втолковать о Сосноре, к коему я
абсолютно равнодушен, еще о каких-то незнакомых мне поэтах, о том, что нельзя отрываться
от своих истоков. А я ему в ответ Левитанского:
Нельзя возвращаться, нельзя возвращаться на круги.
Зачем нам тот город, встаающий за клубами пыли,
Тот город, те годы, в которых мы юными были?
Перед нами сидели четыре бабушки, и вдруг я заметил, что одна, рыжая - крашеная, конечно
- вполоборота к нам, вслушивается в наш спор. Я остановился, и она тут же продолжила: Над этой дорогой трубили походные трубы,
К небритым щекам прикасались горячие губы.
Те губы остыли, те трубы давно оттрубили.
Зачем нам те годы, в которых мы молоды были?
- Вы любите Левитанского? - удивился Илья. - Кажется, он не очень популярен был у
девушек, они все с ума сходили по...
- Перекрестись, чтоб не казалось! - перебил я. - А опять какого-нибудь Соснору притянешь! -
и продолжил:
- Но тех уже нет, а иных мы и сами забыли,
Лишь память клубится над нами, как облачко пыли.
- Мы с прошлым простились,- закончила она,-
И незачем дважды прощаться.
Нельзя возвращаться на круги, нельзя возврашаться.
-Да не о возвращении идет речь!- не сдавался Илья. -Речь о том, что нельзя отрываться, просто невозможно! Даже если очень захочется - из себя не выпрыгнешь! Это ведь как
наследственная болезнь, в генах! Кстати, как вас зовут? Из каких вы краев?
- Генриетта,- усмехнулась рыжая. - Я из Одессы. А ностальгические болезни иногда лечит
музыка. Вот вам:
Чет или нечет?
Вьюга ночная.
Музыка лечит.
Шуберт. Восьмая.
Правда ль, нелепый
Маленький Шуберт,-
Музыка лекарь?
Музыка губит.
Свежая скатерть.
Мука без края.
Музыка насмерть.
Вьюга ночная.
- Ничего себе лекарь! - хмыкнул Илья. - Впрочем, стихи хорошие. Тоже Левитанский?
-Давид Самойлов.
-Хорошие стихи,- повторил он.- Меня зовут Илья. Генриетта - редкое в нашей среде имя! Вы, наверно, недавно поселились у нас?
- Уже два года, - засмеялась она.
- Странно, - искренне удивился Илья. - Мне казалось, всех женщин в радиусе полтора
километра я знаю, а вас почему-то ни разу не встречал! Вы хоть на бордвок ходите иногда?
- Вечером всегда, если только ветра нет.
-Сегодня ветра не будет!- уверенно заявил Илья.- Часиков в семь?
Генриетта, смеясь, кивнула.
Я разглядел ее - сравнительно молодая, всего около семидесяти. А Илюха-то, Илюха, хвост
