Владимир Шуля-Tабиб
ЗАПИСКИ ОТСТАВНОГО МЕДИЦИН-МАЙОРА
- Третья, срочно! Ножевое ранение Бульвар Ленина, 9 - 4. Данные уточните на месте.
- Понял. Погнали!
...Дверь открыта. Пожилая женщина у дверей перепугана насмерть, скомканный
платочек у рта.
- Пожалуйста, доктор, миленький, скорее!
Прямо с порога бьет в нос удушливый запах рвоты. На полу парень лет двадцати
двух- трех, с бритой головой, в задранной десантной тельняшке. На животе около пупка
цветет синеватая розочка - вылезшая из раны кишка.
Проникающее, дело дрянь. Зрачки стоят неподвижно посередине, кожа мраморно-
бледная. Вздохи редкие, шумные. Агония. Но на сонных артериях пульс еще есть. Надо
попытаться.
-Аня, адреналин!
Впустую. Вздохи все реже, давление по нулям. Судорога... Все.
-Аня, передай диспетчеру, пусть вызывает милицию, здесь труп!
Из соседней комнаты выбирается карапуз с пальцем во рту, за нима молодая
растрепанная женщина.
- Доктор, он сдох?
Я молча киваю.
- Слава богу! Хоть не зря сидеть буду!
Я молчу. Смотрю ей в глаза и молчу.
Карапуз сосредоточенно сосет палец. Повернулся к матери и с любопытством:
- Мама, тебя заберут? Тебя заберут? Совсем-совсем?
Показался милицейский сержант.
Всѐ, наши функции на сегодня закончены. Это потом, месяца через три-четыре, вызовут к прокурору, допросят, как лежал, где лежал, характер ранения.
- Поехали, шеф?
- Да-да, - киваю я, но не двигаюсь с места, не могу оторваться.
Фельдшер недоуменно смотрит на меня. А я все стою и стою.
Эта драная тельняшка... и синяя розочка... Афган, Кундуз!
...Колонну цистерн с водой раздолбали в самом центре Кундуза среди бела дня.
Командир только успел передать по рации, где находится. Через двадцать минут разведрота
на БМД была на месте, но опоздала, как и к я этому парню.
На обочине догорал БТР охранения, передняя цистерна уткнулась в него носом, но не
горела. Остальные четыре стояли на дороге. У второй возле машины лежал парнишка -
бритоголовый, в задранной на животе тельняшке. На плече справа пятно крови. И вспоротый
ножом живот с вывалившимися сине-красными кишками. Невидящие расширенные зрачки, сухая роговица.
Как это у Твардовского? "Уже нездешний и устремленный в вечность взгляд"
Красиво. И неточно. То есть совсем неверно. У трупа нет взгляда. Именно это отсутствие
взгляда и есть смерть. Тому, кто видел это часто, нет необходимости щупать пульс, слушать
и т.д. Достаточно этих невидящих глаз, остекленевшей роговицы.
Мы с ротным проходим вдоль машин, и везде: то на руле, то в кабине, то рядом с
машиной - трупы, трупы, трупы, остекленевшие глаза.
Я здесь не нужен. Им уже никто не нужен.
Ротный бормочет рядом:
- Дураки! Я ж говорил им: нельзя тринадцать, только не тринадцать!
Лейтенант, два прапора, десять солдат. Как раз тринадцать. Как будто, если бы их
было двенадцать или четырнадцать, было бы легче.
Только теперь замечаю толпу у забора. Подходим с переводчиком.
- Кто видел, как это было?
Все молчат. В глазах - у кого ненависть, у кого страх, у большинства ничего. Как
говорят афганцы, "парванис" - мол, не наше дело, нам все равно. Но ни один не смотрит в
глаза.
И конечно же, сегодня НИКТО НИЧЕГО НЕ ВИДЕЛ. Здесь хоть и не Сицилия, но "омерта"
- закон молчания - действует.
Впрочем, стукачи есть и здесь, и к вечеру мы будем знать, кто сработал или кто мог
сработать. И ночью будем вламываться в дома, бить, стрелять, и я опять буду видеть эти
остекленевшие глаза, много глаз, но уже не голубых, а карих, черных Много глаз. - наш
комбриг не любит оставаться в долгу. И тянуть с расчетом тоже не любит. Эти стреляли, не
эти - какая разница? Они все ненавидят нас. Даже те, кто на нас работает. И те, кто не
стрелял сегодня, будут стрелять завтра. Как изволит шутить наш комбриг, " афганская
революция победит тогда, когда мы убьем последнего афганца".
И мы стараемся.
Кончился наконец этот клятый Афган, что съел два с половиной года моей жизни, десяток лучших друзей, а главное - убил во мне врача. Мне стало неинтересно лечить, выхаживать, и в госпитале, куда я наконец попал на место ординатора, я долго не
