Нет, Истовый, кажется, не понял смысла Нурдовых слов. Во всяком случае, лицо его осталось по-прежнему добрым и безмятежным.
— Ты интересное рассказал, — выговорил он задумчиво. — Пускай теперь выйдет сюда Фунз и расскажет подробнее.
При этих словах Витязь аж зарычал от злости.
— Тебе-то лучше всех ведомо, что появиться здесь Фунз не может! Он пропал нынешним утром — клянусь, это ваших рук дело, серые твари! Говори, куда вы его упрятали?! В священный колодец?!
— Фунз жив и недалеко, — Гуфа наконец разлепила запекшиеся черные губы. — Я чувствую. Его еще не погубили.
Истовый повернулся к ведунье:
— А ты, мудрая Гуфа, тоже помнишь, где и какой был у Амда шрам? Ведь наверное, лечила его рану ты...
Старуха мотнула подбородком:
— Прошлый Витязь всегда лечил себя сам. Но Нурд говорит правду, и ты сам это знаешь.
Истовый вздохнул, тяжело поднялся.
— Неладно получается у тебя, Витязь. Один твой свидетель — отец оскорбившей Мглу, и, значит, готов подтвердить что угодно, лишь бы выручить чадо. Другой свидетель — хоть и уважаемая людьми, но все-таки баба, а двое прочих обретаются невесть где и предстать на суде не могут. Плохо, — он ласково оглядел Нурда, Гуфу, улыбнулся, встретившись глазами с бледным от волнения Лефом. — Я понимаю вас, вами движут добрые помыслы. Вы радеете о благе своей общины. Ведь Торк не сможет сражаться так же, как сражался он до сих пор, если силы и отвагу его подточит горе. И дочь его обещает стать воительницей поумелее многих мужчин. Мгла велит заботиться о безопасности и благе братьев-людей, но все же следует помнить, что не любые средства для этого хороши. Да и зачем понадобились вам изощренные выдумки? Разве мы, носящие серое, способны пожелать кому-либо зла? — Добрый, такой добрый, беззащитный старик, он, кажется, даже всхлипнул при мысли, что кто-то мог заподозрить его в злодействе. — Разве покушаемся мы на счастье девочки, по младенческой глупости своей сделавшей плохое? Мы даже не требуем лишить ее права выбора (и кстати сказать, тем самым нарушаем обычай). Единственная наша просьба: чтоб бедный незнающий мальчик Леф жил среди нас, на заимке Галечной Долины, и посвятил себя вымаливанию прощения для собиравшейся выбрать его неразумной девочки. Вы, мудрые, скажите: что же в этом плохого? — обернулся он к прочим Высшим. — Вам же ведомо, как бывает сурова жизнь Незнающих, какой тяжкой обузой становится Незнающий для тех, кого Бездонная Мгла определила быть ему вместо родителей! А мы избавим столяра Хона и его благочестивую женщину Раху от излишних забот. Мы сделаем жизнь Незнающего Лефа беззаботной, легкой и сытой. Лишь моления будут его трудом, да еще — если он сам пожелает — песенная игра, к которой мальчик имеет склонность. Ведь никто не сумеет умилостивить Бездонную Мглу лучше собственного ее порождения... Так я спрашиваю вас, мудрые: что плохого в нашем прошении?
Он наконец умолк, и вглядывавшийся в лица Высших Леф с ужасом понял, что серого облачения ему не миновать. Про Истовых и говорить нечего; главы общин слишком напуганы рассказом Нурда, чтобы решиться в него поверить. А Предстоятель... Мгла его разберет, Предстоятеля, не осталось у Лефа к нему ни капли доверия. Вот он встает — величественный, спокойный. Встает и говорит:
— Нынче мы услыхали слишком много, чтобы решать сразу. Солнце готовится к гибели, настает время для сна, а не для споров. Разойдемся, а завтра к этому времени объявим людям решение Высшего Суда.
Старцы зашевелились, в толпе загомонили было, как вдруг внезапная вспышка нечеловеческого злобного смеха вынудила всех обернуться к Гуфе. Всех. Даже Торка, который до сих пор все внимание, все силы свои тратил на то, чтобы заставить Ларду молчать и стоять спокойно.
Гуфа хохотала, глядя на Устру, а тот с ужасом рассматривал только что выплюнутый на ладонь собственный зуб.
— Разве я не предупреждала тебя, Устра? — Гуфа утерла слезившиеся глаза, перевела дух. — Не тревожься, долго мучиться тебе не придется. Они очень быстро повыпадают, зубы твои.
— Даже если кто из старост сомневается, до будущего вечера Истовые сумеют убедить всех. — Витязь скрипнул зубами и смолк.
