Леф старался устроиться так, чтобы не зацепиться взглядом о его лицо, но в хижине было слишком тесно. Ноющая шея — вот и весь прок, которого удалось добиться. И никуда не деться от тоскливой безысходности, проглотившей привычную веселую синеву Нурдовых глаз. Страшная безысходность, заразная, как обитающая в болотной гнили трясучая хворь, она рвется наружу, топит в себе ум, волю, надежды; и окружающее подергивается затхлой пропыленной серостью, той самой, которой уже обещана во владение вся оставшаяся Лефова жизнь. Или это лишь кажется в лживом свете немощного костерка, разведенного прямо на поросшем травой полу? Может, и кажется...
Их всех загнали на ночь в пропахшую плесенью развалюху, догнивавшую поблизости от судного места. Всех. Правда, Гуфу, Торка и Витязя хотел зазвать к себе Предстоятель, но, выслушав вежливый отказ, не стал уговаривать строптивцев. Хотят спать без удобств и почета? Пусть. Каждый волен сам лишать себя радостей жизни — другим останется больше.
Наконец-то Ларда и Леф оказались рядом. В хижине было слишком темно, чтобы присутствие прочих могло как-то стеснять, а потому появилась наконец возможность поговорить. Но оказалось, что говорить не хочется — хочется касаться друг друга плечами и молчать.
А за шаткими дырявыми стенами бродили копейщики Предстоятеля, мужичонки-распорядители, дюжие верзилы-послушники... Обычай охранять тех, кто приехал держать ответ перед судом Высших, от возможного покушения обвинителей-жалобщиков соблюдался ревностно.
Занятый Лардой и своими невеселыми мыслями, Леф не сразу обратил внимание, что чавканье, бормотанье, вздохи окружающих сменились разноголосым храпом. Спят? Да, вповалку, чуть ли не один на другом. Старый Фын уснул, обмакнув бороду в недовыхлебанное варево, и сыновья его уснули, и даже Торк обмяк, уткнулся лицом в колени. А Гуфа не спит, она неслышно шепчется с Нурдом. И Ларда не спит.
Ведунья поднялась, смутной тенью выскользнула наружу. Витязь двинулся следом, однако из хижины выбираться не стал. Он привалился к стене возле незавешенной черной прорвы выхода, и ладонь его неторопливо оглаживала рукоять привешенного к поясу голубого клинка.
Леф, в душе которого затрепыхалась какая-то смутная, ему самому непонятная надежда, впился глазами в Нурда, но ничего, способного оправдать подобное внимание, не происходило. Ну, надоело Витязю дышать смрадом переполненной людьми хижины, захотелось выполоскать грудь ночной свежестью... Ну и что? А Гуфа... Да мало ли зачем понадобилось ей выйти? Очень даже простое и понятное дело...
Старуха вернулась довольно скоро. Как только она переступила невысокий зашарканный порожек, Нурд шагнул в темноту, будто в воду кинулся. Показалось Лефу, или снаружи лязгнуло, взблеснуло, словно бы Витязь, выбравшись из-под кровли, сразу же оголил клинок?
Гуфа так и не посмотрела в их с Лардой сторону, даже не подошла.
— Уходите, — сказала она, и голос ее дрогнул. — Постарайтесь скорее добраться до Лесистого Склона. Ты ведь знаешь, какой дорогой надо идти, маленькая глупая Ларда... Вы домой не суйтесь. Дожидайтесь меня возле моей землянки. — Старуха тяжело опустилась на пол, сжала щеки ладонями. — Ну, чего же вы ждете? Кто-нибудь успеет проснуться, и Нурду придется замарать клинок в человечьей крови — вы этого ждете?! Уходите же!
Когда Леф, торопливо пробираясь к выходу, поравнялся со скорчившейся старухой, та отобрала у него виолу и, ворча, сильно толкнула в спину — торопись, мол, а о певучем дереве и без тебя позаботятся.
Переступая через порог, парнишка оглянулся. Костер почти что погас, только крохотные багровые пятнышки суетились в куче обгорелого хвороста. Гуфино лицо растворил сумрак, оно казалось плоским обрывком черноты, и Лефу почему-то стало очень жалко ведунью. Почему? Куда уместнее было бы пожалеть себя или Ларду.
— Спасибо, добрая Гуфа, — тихонько проговорил он.
В ответ послышался короткий сдавленный всхлип.
