– Так вот почему люди живут на планете, а не на какой-то звезде!
– Разумно. На планете есть атмосфера. Но и свет тоже передает информацию – уже без вмешательства человека.
– И без воздуха?
– Да, конечно.
– Даже в космосе, в полном вакууме?
– Естественно.
– Батюшкам на проповеди как-то говорил, что Слово и Свет – имена Бога, – почему-то шепотом сказала Соника.
– Это образ. И он всем понятен. Но в мире науки об этом явлении говорят на другом языке. Звук и свет – колебания разной частоты, но взаимосвязанные очень прочно.
– Я видела картину, на которой были только цвета. И никакого сюжета. Это тоже информация?
– Конечно. Был такой художник – Пауль Клее, его называли мастером зашифрованной цветной композиции. У него был сказочный, совершенно фантастический, художественный язык, на котором он и поведал людям о своём видении мира. Он хотел понять, как соотносятся форма и цвет – и писал картины-загадки. А уже готовую картину он разрезал на части, и потом вновь собирал, как мозаику. Получалось такое беспредметное художество…
– Как в музыке инвенция? Её ведь тоже можно «разрезать» на кусочки и «собрать» готовую пьесу из них, да?
– Тебе виднее. Ты ведь музыкант, а я – всего лишь писатель. Так вот, о художнике Клее – он мечтал поймать в ловушку смысл цвета. Он хотел найти шифры, скрытые в живописи, в цвете, с помощью которых можно было бы понять и расшифровать все тайны мироздания.
– Здорово! Ну, просто классно! Но, я думаю, – она снова перешла на шёпот, – Бог этого не допустит! – сказав это, она запрыгала от радости. – Если совсем не станет тайн, будет очень скучно и неинтересно жить, правда? Но почему же все-таки этот Клее тогда не догадался, что краски связаны с музыкой? Он или кто-нибудь другой?
– Есть и такие догадки. И, заметь, немало людей на эту тему думают. Но не все люди видят цвет музыки. Вот в чем причина. Потому что нельзя с человеком обсуждать то, что ему неведомо. И невидимо им.
– Я тоже раньше не видела. И не ведала. А потом что-то случилось чудесное…
– Поздравляю.
– Я… Значит, я стала ведуньей?
– Ну почему же? Можно сказать и по-другому – ты стала сведущей. Это нормально.
Девочка замолчала и, закрыв глаза, сосредоточенно прислушивалась.
– Жалко.
– Ты не замерзла, Соника?
– Нет, мне совсем не холодно. – Она наклонилась к ручью. – Знаешь, и так тоже видно. Видно, что ручей цветной! Какой он красивый!
– В каплях воды преломляется свет и разлагается на свои цветные составляющие.
– И получается радуга? Мостик, по которому ангелы спускаются на землю? Так ведь?
– Пусть так. Ну-ка, ну-ка…
Наталья Васильевна взяла девочку за руку, притянула к себе.
– А что это с твоим платьем? – спросила она.
– А что? Что такого? – всё ещё улыбаясь счастливой улыбкой, спросила как-то рассеянно Соника.
– Оно село, как-то странно село. И под мышками треснуло, ну-ка, повернись ко мне. О-ё-ёй!
Соника одернула платье, но длиннее оно от этого не стало.
– Господи, да что это с тобой?
Наталья Васильевна схватила девочку за руку, притянула к себе.
– Что это с тобой? – спросила она, в свою очередь, удивленно разглядывая Ольгу Васильевну. – А ты какая-то маленькая стала. Мы теперь с тобой почти одинакового роста. Давай меряться!
– Чудеса в решете! Ты и вправду стала ростом с меня! Или мы с тобой грезим наяву, или…
– …просто случилось чудо, и я выросла на целую версту за одну ночь! Соника весело смеялась, разглядывая своё новое, так неожиданно и внезапно повзрослевшее тело. Да, теперь это была совсем другая девочка – правильнее было бы называть её девушкой. Изменилось и её лицо – правильные и приятные черты стали по-взрослому четче и строже, глаза – глубже и серьезнее, губы утратили детскую припухлость и красиво складывались в прелестную, увы – уже не детскую улыбку.
– Что бы это ни было – сон или грёзы наяву, всё равно это замечательно, – сказала, наконец, Наталья Васильевна и обняла девочку. – Пойдём домой и поспим хотя бы немного, а то ещё что-нибудь чудное пригрезится с недосыпу. Не бойся, они больше сюда не придут. Во всяком случае, сегодня. Вон коров уже начали выгонять на пастбище…
