– А что такого страшного в том, что она записала в бланк мой московский адрес?
– Да кто его знает, – уклончиво ответила девушка, громко постукивая молоточком с печатью по кляксам сугруча. – Вон в прошлом году одна москвичка, помните её, в панаме ходила, толстая такая, во вьетнамках на носки, так она сказала свой адрес соседке, чтобы в гости её что ли пригласить, не знаю, зачем… А потом её, эту панаму во ввввввьетнамках, в своей же квартире московской и убили. Убили и ограбили, всё вынесли подчистую. Вот такое дело было. А пожары тут каждый год горят. Пять-шесть пожаров за год – это уж обязательно, – сказала она, посмотрев в окно. – Вон у Жэки дом два года назад сгорел, когда она в отпуск уехала, да по-хитрому сгорел – корову сестра к себе в хлев забрала, мебель, холодильник, всё, что было хорошего, тоже к сестре перевезли, оставили какую-то рухлядь, потом следователю показывали железки от старого холодильника, который с помойки принесли… На сто тысяч дом застраховали и всё получили!
– Да разве здесь на такую сумму страхуют? – удивилась Наталья Васильевна.
– За деньги и не на такую сумму застрахуют.
– А разве никто не проверят эти страховки? Девушка засмеялась.
– А чего их проверять? Дом сгорел – и проверять нечего. Акт, конечно, составят, да толку что? Вон какие хоромы по трассе стоят, видали ведь, когда из Москвы ехали? Можно и на миллион страховать.
– Вот меня всегда интересовало, откуда здесь такие деньги у людей?
– Как – откуда? Кто на мясокомбинате, кто в рыбхозе, кто в администрации, а кто и лесом заведует. Вот оттуда деньги и идут на ножках. Если из бюджетных средств одна десятая до места доходит, так уже хорошо. Вон телефонный аппарат не можем для почты купить, – она побренчала допотопной трубкой, – а ведь деньги на строительство новой почты были выделены, это после того, как Жека старую почту подожгла.
– Да что вы такое говорите? – удивилась Наталья Васильевна её целенаправленной откровенности.
– А кто ж ещё, если не она? – разгорячилась девушка, размахивая молотком перед самым носом Натальи Васильевны. – Одна была там, на почте, вышла на обед, а через десять минут почта загорелась, да так, что в полчаса вся начисто и сгорела.
– Но следствие эту версию не подтвердило.
– Ещё бы! Подтвердит! Одна команда.
– Простите, а зачем вы мне всё это говорите, – спросила Наталья Васильевна, очень удивленная таким необычным поведением начальницы почты. Так говорить о человеке!
– Я её знаю, как облупленную. Она – моя сестра. Родная. А вас мне просто жалко. Из окна вот смотрю, вижу, как вы на своем участке корячитесь. И дом ваш каждый год бомбят. А Жека размечталась – с места в москвички решила податься. Какая из неё москвичка? Это она здесь крутая, как яйцо на пасху. А там… Дурака сваляете, если с ней поменяетесь.
– Боже упаси! – засмеялась Наталья Васильевна. – И в мыслях нет. Так вы сестры? А что же я вас ни разу вместе не видела? – допытывалась она, всё ещё не веря тому, что всё это всерьез.
– А мы ещё со школы не общаемся. Я вообще её презираю. В церковь вон ходить стала после пожара. Грехи замаливает.
– Понятно.
Вся эта информация всплыла вмиг в её памяти, и Наталье Васильевне вдруг стало казаться, что она поневоле становится участницей какого-то ужасного в своей неотвратимости спектакля.
Конечно, принимать за чистую монету слова девушки с почты она не могла – слишком осторожны и скрытны эти люди, чтобы вот так вот вдруг выложить всё и вся. Да и Храпунова вела себя более чем странно. И тут её осенило – да это же была примитивная провокация! Её просто подталкивали к прямому конфликту!
В последние годы она глухо отмалчивалась, что бы ни происходило. Сообразив после третьей попытки, что правды здесь ни от кого не добьешься, а милиция и суд тебя же и «обвиноватят», если будешь жаловаться, она решила терпеть, как бы ни тяжело приходилось, лишь бы продержаться здесь, в этом доме, на этом обжитом месте, ещё три-четыре года. Пока Соника подрастет настолько, что её можно будет отправлять одну на летний отдых, к примеру, в музыкальный лагерь. Сейчас же об этом не могло быть и речи.
