— Это голые слова. А в Ныробе есть документ — вещевая карточка. И потом, у меня есть два ответа: один от начальника лагеря, который в постановлении о лишении свидания говорит, что я купил вещи здесь, на Красном Берегу, другой — от начальника Управления, на ваш запрос он отвечает, что я эти вещи выменял на пересылке в Соликамске. Которому прикажете верить?
— Ну, Марченко, ведь ваша карточка чистая? Чистая. А одеты вы по форме. И у лагерной администрации были основания заняться выяснением этого обстоятельства.
— Никто ничего не выяснял. Нужен был предлог, чтоб лишить меня свидания с родственниками. И его придумали. А вы узакониваете произвол.
— Как не выясняли? — он начал перебирать какие-то бумажки на своем столе, выбрал нужную и, указывая мне на нее, продолжал: — Вот начальник Управления сообщает мне, что проверкой установлено…
Он подчеркнул интонацией слово «проверкой» и вылупился на меня.
— Простите, а как проверяли? Что, нашли здесь того, у кого я купил вещи за наличные? Или нашли того, с кем я в Соликамске обменялся вещами? Или, может, нашли свидетелей того или другого варианта приобретения мной вещей? Ведь ничего этого администрация не имеет!
— Да, конечно, ничего этого нет, но…
— Но зато есть вещевая карточка в Ныробе, — перебив его и в то же время как бы его же и продолжив, снова заговорил я, — вещественное доказательство надуманности обвинения.
Прокурора все это не смущало. Он был спокоен и уверен, что все будет так, как он захочет, и наоборот, что любое мое законное право можно игнорировать и попирать.
А я уже завелся и не мог удержаться, чтоб не высказаться полностью.
— Какой вы прокурор! Ведь вы прекрасно знаете, что даже если утверждение администрации и верно на все 100 %, то и в этом случае она не имеет права подвергать меня взысканию.
— Это почему же? — спросил он равнодушно и чуть поерзал на стуле.
— В исправительно-трудовом законодательстве ясно сказано, что если со дня совершения проступка осужденным прошло более месяца, то по истечении этого срока администрация уже не имеет права накладывать взыскание. А в моем случае, если допустить версию начальника Управления, со дня обмена мной вещей в Соликамске до момента вынесения взыскания администрацией прошло три-четыре месяца. То же самое и с версией покупки мной вещей по прибытии сюда. Меня сюда зимой не голого привезли, а в телогрейке и в бушлате. И в день прибытия я был принят Ивановым и Медведько — что, я перед ними стоял голый? Я был в той же самой одежде, за которую они меня через три-четыре месяца лишили свидания. И чего стоите вы и ваши законы после всего этого?
А прокурор спокойно посматривал на меня. Он не прерывал меня, не возражал. Весь вид его как бы говорил мне:
— Говори, говори, это твое право.
И когда я кончил, он тоже молчал, посматривал на меня. И непонятно было, чего он сейчас больше хочет: чтобы я говорил? Спрашивал у него? Или чтобы я поскорее ушел?
Я выбрал последнее, так как чувствовал, что завожусь основательно.
И в бараке, и на улице я еще долго не мог успокоиться после этого разговора. Не мог отделаться от мысленного продолжения спора с прокурором.
* * *
А на работе было не очень-то сладко. Работал я в основном на рытье траншей под фундамент. Земля оттаяла только тонким слоем сверху, и мы ее долбили ломами. Глина отламывалась мелкими кусочками, и работа двигалась очень медленно. Зато выматывала она нас быстро. Зэки, сначала рвавшиеся в эту бригаду, ворчали и высказывали недовольство. Ждали лета, когда земля полностью оттает и будет легче копать. Бараки строились огромные, на четыре секции каждый. Под фундамент рыли сплошные траншеи, а по углам для прочности рыли большие квадратные ямы, чтобы летом фундамент не ушел в болото, на котором строились бараки. И прораб с мастером, и начальство торопили нас — надо было побыстрее вырыть траншеи, чтобы заливать бетон в мерзлый грунт — ведь летом все поплывет и в траншеях будет полно воды.
Бригадир решил разделить бригаду на два равных звена. Ведь нам нужно было не только рыть котлован, но и готовить щиты для опалубки, строгать брус и кантовать круглые бревна. Чтобы люди поровну уставали, бригадир менял звенья бригады, заставлял работать на рытье траншеи по очереди через день.
