Врать, указывая в просьбе какую-нибудь уважительную причину, мне было неприятно. И, не веря в удачу, я ответил весело, нагло:
— К другу в гости хочу съездить. Три года не виделись!
О чудо! Начальник молча пишет резолюцию — разрешить!
Воистину: пути начальства неисповедимы!
Мы с Ларисой подивились всему творящемуся, но гадать не стали, а в один день собрались и выехали.
У меня на руках был выданный милицией маршрутный лист с моим маршрутом следования от Чуны до Верхних Усуглей.
В нем по возвращении в Чуну должны быть четыре отметки: день выезда из Чуны, день прибытия в Усугли, день убытия из Усуглей и день прибытия в Чуну. За отклонение от маршрута я подлежу заключению в пути.
Слежка за нами, конечно, была, особенно строгая — в Иркутске. В аэропорту, куда мы прилетели из Братска, мы с Ларисой взяли такси и сразу же обнаружили, что за нами следует машина со шпиками.
В поезде мы их не видели. Но в Чите обнаружили другую группу стукачей, таскающихся за нами по пятам.
От Читы до Усуглей лучший способ добраться — маленьким самолетом местной авиалинии до Нижних Усуглей. От них до Верхних Усуглей два-три километра, к самолету приурочен автобус.
Встреча наша с семейством Литвиновых была необычайно радостна, и передать наши чувства словами я не могу и сейчас, по прошествии четырех лет. Сами же Усугли произвели на меня самое гнетущее впечатление. Был разгар сибирской зимы, а тут не было на земле ни снежинки. Мороз стоял сорокаградусный. Голая, беззащитная земля под ногами потрескалась от мороза. Она казалась такой безжизненной, что я испытал ощущение, будто оказался вдруг на необитаемой, другой планете.
И сам поселок был таким убогим, состоял из сплошных развалин и дряхлых лачуг. Какие-то сбитые и собранные домишки из тонкого коротья — поди, из шахтных стоек, а то и просто из досок: двойные стены и засыпка. Некоторые из них наполовину мазаны не то навозом, не то глиной.
Домишки, казалось, должны вот-вот рассыпаться.
Только чуть выше, ближе к шахте, стояло два или три домика в два этажа. Они были даже по-человечески оштукатурены. Но они не спасали вида.
Единственное предприятие тут — шахта, где добывали молибден. Жили тут шахтеры. На этой же шахте работал слесарем-электриком Павел — бывший преподаватель физики в одном из московских вузов.
Литвиновы, как и мы в Чуне, купили себе тут маленькую хибарку — стандартную для этого поселка «избу». Я специально взял в кавычки это слово, чтоб читатель не спутал это жилище с настоящей русской избой.
Как и мы, они эту развалюху купили на собранные друзьями и родными деньги. Срок у Павла был уже на исходе, и они заранее подыскивали покупателя на это жилище. С этим делом им намного труднее, чем нам в Чуне. Вообще, после того как я увидел Усугли, Чуна подскочила в моих глазах до райского места. В Усуглях даже телефона не было — он находился в Нижних Усуглях, куда Павлу как ссыльному был запрещен выезд. Его полностью оторвали от остального мира.
Правда, и Павел, и Майя нахваливали здешнее лето — мол, край неузнаваемо преображается, особенно когда цветет багульник. Но мне, глядя на зимнюю инопланетную необитаемость Усуглей, как-то даже не верилось, что и тут может наступить весна, весна с солнцем, капелью, сосульками и ручьями. Не верилось, что и тут можно будет услышать птичий гомон. И тем более не верилось, что эта земля может украситься живыми цветами.
Да и людей-то в поселке мы почти не видели. Но в этом уж больше мы сами повинны: мы трепались напролет дни и ночи, засыпая ненадолго лишь под самое утро. И сколько раз, к нашему общему стыду, нас будили дети. Димка не раз уходил в школу из спящего дома. Младшая, Ларка, просыпаясь или еще при Димке, или после его ухода, принималась хозяйничать или одеваться, бегая по комнатушкам между спящими. А мы часто и засыпали как в сказке под действием волшебства — не раздеваясь и не постелив постели. Спали как придется.
А Павлу, бедняге, еще нужно было бегать на работу.
Но мы были счастливы и не ощущали неудобств от беспорядка.
Днем маленькую Ларису по заведенному у Литвиновых порядку обычно одевали потеплее, заворачивали еще во что-нибудь и выносили на улицу. Там ее клали не то в какое-то корыто, не то в старые санки, и она часа два спала на свежем воздухе. И это при сибирских холодах!
