Дальше. Пахнуло теплом. У остывающих углей плотно сидели бойцы. Дальше угадывался бруствер, за ним что-то с колесами.
— Батарею наши взяли, — прохрипел Яша. — Не ждали фрицы.
Кто-то тяжело пробежал мимо:
— Врач? Санинструктор есть?
Марина застонала, поднимаясь: сначала на четвереньки, потом выпрямиться…
— Сюда, сестричка. Зацепила парня шальная…
Марине помогли спрыгнуть в траншею. Настил деревянный, площадка с ящиками, блиндаж — из снесенной взрывом двери воняло взрывчаткой и чем-то говенным, не иначе самой Германией.
Двое бойцов нагнулись над лежащим, Марина пихнула ближнего в спину — обходить сил не было.
— Что?
— Да вот, в плечо его…
Лежал парень, скалился, ватник с плеча скинут. Разрезая гимнастерку, Марина подумала, что странный какой-то. Ну да, морда бритая, и вполне круглая, сытая.
— Вот, считай, первый бой, — жалобно сказал мордатый боец.
— Подсветите, кто-нибудь. Давай, подвинься на бок, — пробормотала Марина.
Подвинулся как-то странно — все к себе мешок угловатый прижимал. Бойцы прикрыли плащ-палаткой, на миг вспыхнул электрический фонарь…
— Что сияем? В блиндаж его занесите, — сказал кто-то смутно знакомым тоном.
— Да я сам, товарищ майор. — Боец принялся подниматься, ухватил за лямку мешок…
— Иди уж сам собой, Чашкин. Не забудем технику.
«Рация», — догадалась Марина.
В блиндаже вонючем все спотыкались с чертыханьем. Завесили дверь, вспыхнула пара фонариков. Под ногами валялись убитые немцы. Марина подняла измочаленный осколками табурет:
— Садись, Чашкин.
Ранение было слепым, кость вроде бы цела. Видимо, пуля на излете вошла.
— Жить будешь, — пробормотала Марина, привычно бинтуя. — Прочистят, зарастет мигом.
— Как неудачно-то, — морщился и вздрагивал круглолицый Чашкин.
— Что у вас? — В блиндаж шагнул офицер. — Так, Шведова, если не ошибаюсь?
— Я. — Марина оперлась локтем о табурет. — Ранение у вашего Чашкина не тяжелое. Надо бы пулю достать и канал прочистить хорошенько.
— Прочистим, — согласился майор. — А почему Чашкин мой?
— Тоже бритый, — машинально сказала Марина и села удобнее.
— Во контрразведчица, — сказал рослый боец в плащ-палатке. — Враз просекла.
— Отставить болтовню. Берите Чашкина, санинструктора и двигайтесь по маршруту к высоте. Только уже без случайностей. И вперед не лезьте.
— Товарищ майор, я… — начала Марина.
— Вы очень разговорчивая девушка. Сопровождаете раненого. Он нужен на высотах, в полном сознании, по возможности бодрый и готовый к работе. Приказ ясен?
— Да, — сказала Марина и вытянула ноги.
Майор ушел, бойцы возились, пытаясь надеть на охающего Чашкина ватник. Кто-то часто вздыхал в углу — посветили — немец с разодранной грудью.
— Тьфу, гадюка живучая, — сказал старший из бойцов. — Эй, подруга, вставай, выдвигаемся.
— Не могу, — чуть слышно сказала Марина.
— Чего? Вставай, говорю.
— Не могу. Хоть стреляйте, — чуть громче пробормотала Марина.
— Вот фокусница. — Боец присел рядом, ослепил фонариком — Марина зажмурилась. Сил действительно не было. Даже к опрокинутой печке, от которой тепло шло, подвинуться не получалось.
Боец выключил фонарик, помолчал.
— Пять минут. И выходим. На вот, погрызи…
Марина сидела, грызла безвкусный шоколад. Во рту он таять не желал, сглатывался трудно. Бойцы негромко говорили, что-то о Солдатской слободке, о каком-то Юз-Ода[80]. Мелькал луч фонаря: сержант Шведова смотрела на немца, умирающий артиллерист на русскую девушку.
— Давай, глотни… — Старший из бойцов сунул девушке фляжку.
Марина глотнула. Ой, ожгло. По горлу потекло жарко, рот разом наполнился сладостью шоколадной.
— Ну, подъем.
Снова шел дождь, штаны и телогрейка сто пудов весили, карабин набок клонил и опрокинуть норовил. Наверное, шоколад с глотком того сладко-крепкого обманывал: сил не прибавилось, чуть теплее стало, но усталость лишь острей ощущалась. Зато думать не надо — бойцы идут, старший сержант — Виктором его зовут — знает, куда ведет. Марина волокла ноги непослушные, раненого радиста за рукав на здоровой руке на всякий случай придерживала. Только непонятно, кто кого вел…
Спуск… Грязь чугунными чунями к подошвам липнет. Подъем, ни зги не видно, бойцы ощупью о траву пытаются сапоги очистить. Сквозь зубы мычит радист — саднит ему плечо, пуля по кости ударила, пусть и не раздробила. Сзади — кажется далеко-далеко — стреляет, воюет плацдарм. Два десятка бойцов прикрытия под командой лейтенанта, да те, кто уйти не успел, да раненые, которым уходить сил не было — отвлекают. Сколь от Эльтигена отошли? Десять? Пятнадцать километров? Пулеметные строчки как швейные, рвутся, рвутся…
