И костюмы предпочитает серые, скучные.
— Думаешь, я Стасика прирезала? — с ходу поинтересовалась Акулина. Она не курила, просто сидела.
— Нет… я просто пытаюсь понять, что за человек он был?
— Тварь он был, а не человек.
Вот туфли у Акулины яркие, темно-синие, на платформе, и, пожалуй, именно туфли — единственное яркое пятно в ее облике.
— Только ты же не поверишь. Никто мне не верил. А и плевать!
Не плевать: обида еще жила в ней, вот только на кого? На Стаса? Или же на людей, которые Акулину знали, но в этой войне приняли не ее сторону?
— Тебе ж Эллочка все рассказала…
— Мне хотелось бы и твою версию услышать. Если можно. — К парапету Ксюша подходила осторожно. Высоты она не боялась, но все равно чувствовала себя крайне неуютно. — Мне кажется, что Элла… несколько предвзята.
Акулина хрюкнула и расхохоталась:
— О боже, прости, но ты такое наивное чудо… «несколько предвзята»! Да она за-за Стаса умирала! Он для нее иконой был…
Вот только продержалась эта икона недолго. Или Элла опять зашла к Ксюше исключительно затем, чтобы подсунуть ей нового подозреваемого? И на самом деле ей плевать и на Ксюшу, и на Игната? Но нет, Ксюша сама ведь тему подняла… или ей так кажется?
— А было… было обыкновенно. Стас — бабник, только из тех, которые… сволочные. Знаешь, есть нормальные, ну, слабы они до женщин, ну, уж так ухаживают, цветы там, конфеты, стихи под окном. И отказы принимать умеют. У этих если не одна, так другая. Стас же…
— Ты ему отказала?
— Да, у меня жених… был, — Акулина дернула плечом. — Хороший парень. И я на него зла не держу… ну, я Стаське так и сказала, чтоб он другую себе нашел. А ему мой отказ — что серпом по яйцам. Как же, он же такой весь распрекрасный, а какая-то коза кочевряжится! Это он мне так сказал… потом… в частной беседе.
Ксюша осторожно присела на край парапета. Чем дальше, тем меньше она верила, что Акулина причинит ей вред.
— Сначала с цветочками бегал… конфеты… ласковый был, как мартовский кот. Только надолго у него терпения не хватило. Я с ним пыталась по-хорошему, а он… в общем, на той вечеринке сказал, что, мол, я ему сердце разбила, но раны заживают. И предложил выпить. Я согласилась. Дура!
Акулина поддела носком туфельки камень.
— Я и так почти не пью. А тогда… бокал шампанского — и как отрезало. Просыпаюсь у себя в комнате, в кровати со Стасом. Он и заявляет, что, типа, я напилась и сама его позвала. Идиотку нашел… хотя — да, нашел. Я попробовала судиться, но… у него и свидетели вдруг появились, которых я в первый раз видела, ну, кроме Эллочки, и фотографии он сделал, согласно которым все добровольно было… и вообще, выходит, я — шалава, каких поискать. Еще и лживая!
Кому верить?
Раньше Ксюша верила всем, а теперь вот…
— А потом выяснилось, что я еще и беременна… ну, и все вообще развалилось. И — да, я хотела бы, чтоб этот поганец сдох, желательно на моих глазах и мучительной смертью! Тебе не понять, каково это — каждый день видеть этого урода, понимая, что ничего ты с ним не сделаешь…
— Ты могла сменить работу.
— Я и хотела, но кому нужна беременная сотрудница? Или с маленьким ребенком? Все ж только проблемы в этом и видят… да и такого начальника, как Алексей Петрович, поискать надо было бы.
— Он знал?
Ксюша присела на край парапета и взглянула вниз. Земля — далеко. Видна парковка и кусок дороги, старые пятиэтажные дома. Магазин.
— Сначала нет… когда все случилось, его не было. А потом уже я и сама не особо говорить хотела об этом. Кому нравится старые раны расковыривать? Да и других проблем хватало…
Но Алексей Петрович все-таки узнал, незадолго до своей болезни, и поверил как раз Акулине, если в личном деле Стаса появилась та пометка про увольнение.
— А недавно случилось… сам подошел, стал расспрашивать. — Акулина вытащила из кармана серебряный портсигар, в котором обнаружились не сигареты, а мятные леденцы. — Я еще удивилась: откуда? Пара лет прошло… нет, я не забыла, такое не забывается, но вот землю рыть уже перестала.
— И на алименты не подавала?
Она фыркнула и протянула Ксюше коробку с леденцами.
— Хочешь? Нужны мне его алименты… я даже не уверена, что ребенок от Стаса, у меня ведь жених был. Был — да сплыл. Тоже не поверил мне. Ну его к лешему… их всех к лешему! И — нет, я не пыталась выяснить, кто папаша. Кто бы он ни был, мне плевать. Ребенок мой, и только мой. Пусть катятся в бездну!
