Квартиру же на время не так просто найти, особенно если у вас собака крупной породы…
И все вдруг стало опять каким-то сложным, неправильным.
— Не хмурься, — Игнат оставил машину на парковке. — Идем.
Неприметное здание втиснулось между двумя девятиэтажками. Ксюша хотела прочитать табличку на дверях, но Игнат не позволил, потянул ее за собой.
Темные двери. И карусель пропускного пункта. Охранник в будке. Лестница на второй этаж. Унылый коридор, из тех, какими отличаются государственные конторы, и множество дверей…
Игнат нашел нужную и вошел без стука.
Ксюше не оставалось ничего иного, кроме как за ним последовать. Вот сейчас их выставят вон и… не выставили. Человек в сером костюме, кажется, тот самый, который разбирал бумаги в подсобке, вышел из-за стола и протянул Игнату руку.
— И снова здравствуйте, — сказал он, подмигнув Ксюше. — Присаживайтесь. И знакомьтесь. Это Сюзанна Александровна…
Девушка в нарядном синем платье была смутно знакома Ксюше. Несомненно, они встречались, но вот где и когда…
— Вспоминай, рыжая, — Игнат встал за ее спиной. — Платье попроще… волосы, в узел собранные…
Это же горничная! Та недружелюбная девушка, которая открывала им дверь в доме Виолетты!
— Вижу, вспомнила? Кстати, она — единственная и горячо любимая дочь Виктории Павловны…
Сюзанна фыркнула.
— А заодно — и невеста Стаса — Анна… видишь, сколько у нее обличий? Или я еще что-то забыл? Ах да… Дмитрий. Кем он при вас числился? Женихом? Любовником?
— Какое вам дело? — У девушки и голос изменился. Сколько в нем ненависти!
— Никакого, — согласился Игнат. — Мы просто пытаемся понять, с чего все началось… Олег?
— С удовольствием. Думаю, если что, меня поправят. Итак, представим себе: жили-были две девочки…
Жили-были две девочки — в одном городе, хотя, конечно, не на одной улице. Родились они в один год, но на этом, пожалуй, сходство и заканчивалось.
Одна — мамина радость, единственный поздний ребенок, которому достался весь нерастраченный запас любви. Любовь эта порою была удушлива, тяжеловесна, она заполняла все пространство, не оставляя девочке ни грамма свободы.
Мамина забота сопровождала ее «по жизни».
Из детского сада — в школу.
Из школы — в университет, выбранный исключительно за то, что находился он в том же городе, где жила девочка. Мама не вынесла бы ее отъезда.
Эта забота вытеснила из ее жизни подруг, которые отнимали у нее время и могли научить девочку плохому. И собственные ее желания, потому что ребенок не имеет ни малейшего представления о том, что ему действительно необходимо. И парней, ведь мама не представляет, чтобы нашелся кто-то, и правда достойный ее девочки.
Остался нелюбимый факультет, ненужная специальность и вялая депрессия.
Вторая девочка росла принцессой, и что за беда, если все королевство ее было величиной с квартиру? Зато в нем любое желание девочки исполняется, если не тотчас, то в самом ближайшем времени.
У нее был брат. И, конечно, родители. Впрочем, существование их воспринималось юной принцессой как нечто само собой разумеющееся. Отец был вечно занят, мать же пусть и находилась дома, работать или не могла, или не хотела, — но желания общаться с дочерью и уж тем паче заниматься ее воспитанием не имела.
Девочку это устраивало совершенно.
Вместе с принцессой росло и королевство. Отец расширял его границы, а с ними — и возможности. Капризы уже не маленькой, но юной принцессы по-прежнему удовлетворялись. И, пожалуй, единственным человеком, способным хоть как-то сдержать совершенно иногда безумные порывы девочки, оставалась бабка.
Ее принцесса недолюбливала — за жесткий нрав и непоколебимость. Уж если старуха принимала решение, то и думать было нечего о том, что она его изменит.
Хуже всего была ее привычка решать за всех.
В том числе и за принцессу.
— Ты неглупа, — говорила бабка, складывая руки на коленях, — но не даешь себе труда использовать данный тебе свыше ум. А потому и ведешь себя…
О, старуха умела выговаривать! Она никогда не повышала тон, возражений не слышала, но продолжала спокойно, равнодушно даже, разбирать ошибки внучки. И как-то всякий раз выходило так, что принцесса в самом деле поступила неправильно.
