— Дока! Помилуйте! Да он когда-то так ослеп от любви, что до сих пор ни черта вам не расскажет.
Такое выражение слегка шокировало Элли, и она подумала, что не слышала, чтобы женщины здесь ругались.
— Это так, — сухо подтвердила она. — А вы поможете мне? — Молчание затянулось так надолго, что она повторила:
— Миссис Гордон?
— Вы говорите, вас послала Гвен?
— Да.
— Хорошо. Вам может не понравиться то, что я скажу, но все равно приезжайте и послушайте.
Элли тщательно следовала указаниям миссис Гордон и с радостным удивлением обнаружила, что прибыла точно по указанному адресу. Дом стоял в стороне от дороги, на пару миль выше по течению реки, чем клуб Хопкинса. Это был маленький фермерский дом из потемневшего дерева. На ветру полоскалось белье: простыни, полотенца и вещи крупной женщины. В чистейшем загоне нежились на солнце свиньи, а когда Элли захлопнула дверцу машины, пыльный черный пес вышел из тенистого уголка, чтобы понюхать ее колено. Элли погладила его, ожидая, что кто-нибудь выглянет из дверей, но, никого не дождавшись, поднялась по ступенькам на веранду, уставленную столами и стульями и горшками с красной геранью. Элли постучала.
— Открыто! — донесся голос из глубины домика.
— Миссис Гордон, это Элли Коннор.
— Я же говорю, открыто. Входите.
Элли осторожно отворила дверь и вошла в прохладную ярко освещенную комнату. Здесь стояли мягкие кресла, спинки которых покрывали вышитые розочками салфетки. Древний торшер был придвинут к одному из них, а стену полностью занимали фотографии, семейные снимки целых поколений.
Элли остановилась напротив, не в силах сдержать любопытства и пытаясь отыскать знаменитого Персика среди десятков мужских портретов.
— У вас красивая семья! — крикнула она, и это было правдой.
Все они были светлокожими, с мягким взглядом больших глаз. Здесь красовались снимки свадеб и младенцев, школьные и военные фото. Элли, узнав одно, остановилась, испуганно ойкнув.
— Это мой внук Джеймс, — сказала миссис Гордон, вытирая руки о фартук. — Погиб во Вьетнаме.
— Я видела его фотографии. — Элли повернулась. Старушка оказалась маленькой и круглой, как клецка, с обманчиво гладким и очень темным лицом, отчего ее светло-карие глаза смотрелись жутковато.
— А вот его папочка. Его звали Персиком.
Она указала на черно-белый снимок мужчины в свободном костюме в стиле 40-х годов, сделанном явно на какой-то вечеринке. Его улыбка сияла на все двадцать четыре карата, он был высок и широкоплеч — идеальная фигура для такого костюма. По обе стороны от него стояли дамы, которых он обнимал, и Элли увидела, что он был именно таким, каким описал его Док, — но не только. Она не хотела, чтобы он привлек ее, чтобы ей понравилось это чувственное лицо и знающие глаза, но даже на фото его харизме было трудно противостоять.
— Персиком?
— Так его прозвали. Я дала ему имя Отис в честь своего отца, поскольку его папочка оказался дешевым аферистом, который меня одурачил. — Она опустила свой вес в кресло. — Во второй раз я нашла себе хорошего человека. — Она указала на серьезного мужчину с добрым лицом. — Но Отиса уже нельзя было спасти.
Элли расположилась напротив.
— Я видела снимки Джеймса вместе с Маркусом.
— Маркус!.. — Старуха словно выплюнула это имя. — Если бы не Маркус с его глупыми мечтами, Джеймс никогда бы не пошел служить в армию белых.
Элли вспомнила, как туманились от горя глаза Маркуса, когда речь заходила о Джеймсе.
— Мне очень жаль, — сказала она. — Он кажется очень милым молодым человеком.
— Таким он и был, — ответила старуха, и даже через столько лет в ее голосе слышалась боль потери, боль, которой не было при упоминании о сыне. — Самым хорошим, клянусь. Не таким, как его папа или мама.
— Пер… э-э, Отис был плохим? — Негритянка сморщила и без того поджатый рот.
— Да, гадким. Того же типа, что и мой паршивый супруг. Я ничего не могла с ним поделать после того, как ему исполнилось десять лет. — Она вздохнула. — Я любила его — знаете, нельзя не любить собственных детей, но если бы эта женщина не застрелила его тогда, рано или поздно это сделал бы чей-нибудь муж.
