И в таком виде из губ Мими вырвалась увертюра «1812 год».
Она испугалась самой себя – испытала глубочайший ужас, пронизавший ее насквозь. Кайцзун возил ее на такси в разные места; у себя в хижине она слушала разные станции, с тем же самым блоком рекламы и новостей, бесчисленное число раз; время от времени за ужином она слышала, как Брат Вэнь упоминает о таких технических тонкостях, до которых есть дело только таким гикам, как он. Однако она никогда не могла представить себе, что ее ум обладает силой, способной собрать воедино разрозненные частички информации и соткать из них четкую картину, будто из шелковых нитей, смотанных с множества коконов шелкопряда.
Она не понимала значения этой новой способности; видела лишь шок и ужас на лице Кайцзуна. И ее сердце пронизала холодная волна горечи.
Она поняла, что теперь иначе ощущает окружающий мир. Не знала, как в точности описать это, все, что ей пришло в голову, – это ощущение человека, вынырнувшего из глубокого колодца и впервые увидевшего небо и землю вокруг, во всех подробностях и перспективе, со всеми сопутствующими этому сложными чувствами. Даже когда она думала обо всем, что случилось на Пляже Созерцания Прибоя, обычные злоба и отвращение сменялись более сложными и возвышенными чувствами. Казалось, что она понимает, почему Тесак сделал то, что сделал, понимает его судьбу. Ей даже было его жалко.
Клан Ло избрал местом для ритуала зал почитания предков: беленые каменные стены, красный кирпич, черепичная крыша. В святилище стояла позолоченная статуя Будды из тайского Чианг Мая, вокруг которой рядами стояли таблички с именами прежних поколений клана Ло. Мигали электрические свечи, витыми струйками поднимался дым от благовонных палочек. Посреди зала установили кровать, на которой лежал Ло Цзысинь. Его бледное тщедушное тело лежало неподвижно, опутанное проводами и трубками, а глаза были плотно закрыты, и, если бы не медленная пульсация кардиограммы, его можно было бы принять за труп утопленника.
Идея провести ритуал здесь заключалась в том, чтобы воспользоваться помощью предков и Будды, дабы подавить влияние злых духов, но все присутствующие ежились, будто они стояли внутри ледника. Окруженные атмосферой сверхъестественного, они чувствовали, как у них мурашки по коже идут.
Кайцзун увидел Директора Линь Йи-Ю, входящего в зал, и наконец понял, что означали слова Ло Цзиньчена про «людей, которых он знает», как и то, почему режим безопасности в больнице был с такой легкостью нарушен. Директор Линь кивнул ему, но ближе подходить не стал. Его лицо было даже мрачнее, чем лицо Ло Цзиньчена, будто это его сын в коме лежит.
Мими спокойно сидела в сторонке, ожидая начала представления.
Кайцзун сосредоточил внимание на ней: ее привычная застенчивость в смеси с тревогой куда-то исчезла, на смену ей пришло спокойствие, казалось, исходящее из самых глубин, уверенность человека, полностью контролирующего ситуацию. Вряд ли это актерство, он видел, что иероглиф «ми» на ее шее светится не переставая, полностью подтверждая ее состояние. Внутри Мими что-то переменилось. Виной ли тому те металлические частицы? У Кайцзуна снова начало нарастать предчувствие. Он не понимал, как вести себя с этой Мими, совершенно новой; он отчасти даже боялся ее.
Даже ее лицо было иным, нежели раньше. Больше не было следа на нижней губе от того, что она ее постоянно прикусывала, нервничая. Даже брови, казалось, выгнулись сильнее. Что же за душа скрывается за этим лицом?
Появилась лосинпу, в многоцветном платье без рукавов, с морщинами, скрытыми густым слоем красного макияжа, изображающего разгневанного духа. Она посадила Мими в метре от макушки Ло Цзысиня, посередине прямой линии, соединяющей ребенка и золотую статую Будды. Затем она прилепила куски телесной пленки зеленого цвета с иероглифом «чи» – «приказ» – на лоб Цзысиню и Мими, такие же, как на лбу у нее самой.
Она зажгла свечу и начала кропить все вокруг святой водой, резко пахнущей полынью, чесноком и аиром, бормоча молитвы призывания добрых духов. Когда она закончила, то вернулась к постели Цзысиня и приняла из рук помощника фарфоровую чашу, наполненную маслом. Снова прочтя заклинания, она зажгла масло в чаше, и над ее руками поднялось колеблющееся оранжевое пламя от неполного сгорания масла.
