Именно в Кордове появилось на свет «Тройное А» и произошел фатальный разрыв с официальной законностью в правоохранительных органах. Я прибыл туда за несколько месяцев до ареста, незадолго до регионального переворота 28 февраля 1974 года. В тот день полковник армии и шеф полиции Антонио Доминго Наварро штурмом взял дворец правительства и арестовал губернатора Рикардо Обрегона Кано и вице-губернатора Атилио Лопеса как левых перонистов. Также были арестованы двенадцать их сотрудников. При этом Обрегон Кано и его напарник набрали более 50 % голосов на предыдущих выборах. Какая разница: они были брошены в тюрьму. Не было никаких сомнений в том, что приказ пришел с самого высокого государственного уровня. Более того, то же самое произошло в провинции Буэнос-Айрес месяцем ранее. Губернатор Оскар Рауль Бидеген был уволен со своего поста правыми перонистами, не доверявшими молодым прогрессистам его правительства.
* * *
Именно на фоне такой вот ядовитой и взрывоопасной атмосферы я и был арестован 3 мая 1974 года. Два типа в униформе, которых я не видел, внезапно возникли передо мной на улице. Каждый из них схватил меня за руку. Когда я попытался сопротивляться, они ткнули в меня ствол пистолета.
Они заставили меня сесть в полицейский фургон. Мы, как ураган, полетели в префектуру. По пути они объяснили мне, что моя квартира подверглась обыску в то время, как я находился на заводе. Они нашли там документы PRT и «компрометирующие» книги. Я был рабочим, активным членом PRT, и меня звали Гевара. Хоть у меня и имелись фальшивые документы, чтобы избежать риска, связанного с этим именем, меня выследили. Но я не был уверен, знают ли они точно, кто я такой. Ведь я мог быть арестован просто за факт принадлежности к PRT.
Мои товарищи по партии не знали, кто я. Для них я был не чьим-то братом, а просто Хуаном Мартином. Я не кричал на каждом углу про свои родственные отношения с Че: это было слишком опасно не только для меня, но и для моих друзей, и для PRT тоже. Это сегодня я хочу распространять идеи Че. А вот в то время – нет. Плюс у нас имелось немало сомнений по поводу возможного проникновения в партию людей из «Тройного А». Следовало остерегаться всего. Несколько вооруженных групп, которые затем объединились, уже свирепствовали в Кордове.
* * *
Я пробыл в тюрьме Сан-Мартин три месяца и восемнадцать дней. На свой страх и риск, едва узнав об аресте, мой брат Роберто стал моим адвокатом. Он сразу же примчался в Кордову и защищал меня изо всех сил. Меня избивали, оскорбляли и допрашивали, но все же не пытали. Меня обвинили в «подделке официальных документов», это оказалось единственным из того, что им удалось мне инкриминировать. Из этого я сделал вывод, что они знали, кто я такой. Они выпустили меня на свободу с условным сроком. Однако теперь я был взят на карандаш. А вот мои товарищи, которых арестовали в тот же день, что и меня, остались в тюрьме. Позже я узнал, что многих из них расстреляли или замучили до смерти. Никогда не узнаешь, почему один заключенный был освобожден, а другой – расстрелян.
После переворота 24 марта 1976 года не было ни освобождений, ни посадок: смерть стала самым распространенным наказанием, как, например, это случилось с Хосе Рене Мукарзелем, которого вытолкнули голым во внутренний двор тюрьмы в собачий холод, а потом несколько раз облили ледяной водой – и все это лишь за то, что он получил пакетик соли от обычного заключенного.
Я думал, что смогу избежать репрессий после освобождения, в августе перебравшись в Росарио, столицу провинции Санта-Фе. Там все казалось более спокойным, менее взрывоопасным, чем в Кордове. Я нашел работу на фабрике yerbatera (листьев мате). Именно там я встретил Вивиану Бегуан по прозвищу Ла-Негра, мать моей дочери Долорес. Вивиана, как и я, была активистом PRT. Мы начали вести борьбу вместе. Мы присутствовали на заседаниях, ходили в университеты, чтобы попытаться объединить движение до военного переворота, который явно назревал. Мы действительно были убеждены в том, что вооруженные силы будут силой захватывать власть. Они это делали каждый раз в периоды нестабильности в Аргентине, и в нашей истории у нас было так много переворотов! В PRT главные дискуссии шли вокруг стратегии. Руководство партии больше склонялось в сторону вооруженной борьбы, но некоторые были против этого, считая, что это может ускорить переворот, а не предотвратить его. В конце концов, мы потонули в сомнениях: мы не были уверены ни в возможности предотвратить его, ни в выборе момента для начала действий. Смерть Перона еще более все усложнила. А Исабель начала провозглашать меры все более и более репрессивного характера, что ограничивало нам возможности для маневра.
