Вокруг себя; – полстертые слова
Я разбирал. Невольно голова
Наполнилась мечтами; – и очей
Я не был в силах оторвать с камней! –
Одни ушел уж в землю, и на нем
Все стерлося…. Там крест к кресту челом
Нагнулся, будто любит; будто сон
Земных страстей узнал в сем месте он! –
Вкруг тихо, сладко все, как мысль о ней!
Краснеючи волнуется пырей
На солнце вечера; над головой
Жужжа со днем прощаются игрой
Толпящиеся мошки, как народ
Существ с душой, уставших от работ
[205]. –
Открыв другую тетрадь Лермонтова, мы снова, через год, застаем его у того же окна, у которого видели его прошлым летом.
Он приехал из Москвы, где только что закончил драму «Странный человек». В ней он описал свою неудачную любовь к Наташе Ивановой.
Очутившись в Середникове, Лермонтов сразу окунулся в веселую летнюю атмосферу подмосковной. Но вот наступил вечер, и он один у себя в комнате.
Подойдя к окну и широко распахнув его, он смотрит в темный ночной парк.
Есть место: близ тропы глухой,
В лесу пустынном, средь поляны.
Где вьются вечером туманы,
Осеребренные луной…
Как и герой его драмы, автор мрачно настроен и думает о самоубийстве. В этом пустынном месте просит его похоронить. К стихотворению сделана приписка: «(Середниково: ночью; у окна)»[206]. Однако мрачные настроения быстро проходят и не мешают юноше на следующий же день принимать участие в обычных развлечениях и шалостях.
Зиму большой середниковскин дом стоял пустой, с забитыми окнами. Когда зацветали яблони в саду, дом оживал. С весны и до осени в усадьбе толпилась молодежь. Катанье на лодках, прогулки, пикники заполняли целые дни.
* * *
По воскресеньям середниковская хозяйка Екатерина Аркадьевна Столыпина приказывала заложить коляску и ехала к обедне. С ней отправлялась Елизавета Алексеевна, бабушка Лермонтова. Молодежь размещалась на линейке. Лермонтов с Аркадием и его гувернером сопровождали всю компанию верхом.
Длинная, прямая, обсаженная липами аллея вела через «Чортов мост» и выходила на опушку. Обогнув лес, подъезжали к церкви. С противоположной стороны, из глубины леса, на дороге иногда появлялась коляска Сушковых.
Церковь была маленькая и старая. Она была построена еще в конце XVII века. Всеволожский только слегка подновил ее, а одна из последующих владелиц пристроила небольшой придел. Рядом возвышалась звонница. У самого входа в церковь начиналось кладбище. Тут же рос молоденький вяз, сохранившийся поныне.
К обедне приезжали Столыпины с гостями и соседние помещики.
Грубый деревянный иконостас. Тесно, душно. Лермонтов стоит перед старинной иконой. С потемневшего лика он переводит глаза на одну из стоящих рядом девушек. Выйдя на свежий воздух, Лермонтов пишет на клочке бумаги: «К деве небесной».
Он обращается к «деве небесной», изображенной на иконе, и говорит о ее «небесной» красоте, но свою земную любовь отдает земной девушке:
Не для земли ты создана,
И я могу ль тебя любить? –
Другая женщина должна
Надежды юноши манить;
Ты превосходней, чем она,
Но так мила не можешь быть! –
[207]Середниковская церковь могла дать Лермонтову немало впечатлений для его исторического романа «Вадим» из эпохи восстания Пугачева. Действие сцен романа, происходящих в монастыре, развертывается вокруг образа спасителя. Лермонтов описывает сцену, которую наблюдает герой: «Раз госпожа и крестьянка с грудным младенцем на руках подошли вместе [к образу спасителя]; но первая с надменным видом оттолкнула последнюю, – и ушибленный ребенок громко закричал; – „не мудрено, что завтра, – подумал Вадим, – эта богатая женщина будет издыхать на виселице, тогда как бедная, хлопая в ладоши, станет указывать на нее детям своим…“[208]
Нечто похожее мог не раз наблюдать сам Лермонтов в середниковской церкви. Подобные случаи не могли не возбуждать его негодования.
Около того же образа происходит и другой эпизод, уже иного, лирического плана.
Вадим смотрит на Ольгу, молящуюся перед образом спасителя. Он знает, что она любит другого и молится за него. „…Ольга тихо стала перед образом, бледна и прекрасна… большие глаза ее были устремлены на лик спасителя, это была ее единственная молитва, и если б бог был человек, то подобные глаза никогда не молились бы напрасно…“
