Все же СССР не стремится уничтожить входящие в него различные государства; наоборот, он их поддерживает, покровительствует им; и поступает очень мудро; но, с одной стороны, сливая воедино их интересы, переделывая их, как переделывают церковь под клуб, с другой – он уничтожает то, что может столкнуть их друг с другом. Только атеизм может водворить теперь мир на земле.
Но как раз именно это стремление Советов к атеизму и вооружает против них некоторые истинно верующие умы. Они полагают, что мир без бога неминуемо разрушится и приведет к гибели человечество без религии, без набожности, без молитвы… Да поймите же вы, благочестивцы, что смести можно только лжебогов! Потребность в преклонении живет в сердце человеческом.
Но наша религия, единственная религия, зиждется на откровении, – говорят они, эти благочестивые умы. Человек может познать истину лишь через откровение, хранителями которого они считают только себя. Всякое блаженство, всякая гармония, достигнутые без помощи бога, кажутся им преступными; они не считают их реальными; они отрицают их, вся их набожность восстает против них. Они предпочитают видеть человечество несчастным, чем счастливым, но без бога – без их бога.
«Уж десять лет как в Германии вошло в моду обращение в коммунизм», – говорит мне С.
У нас – обращение в католицизм. Это называется коротко: «обращение»; как будто существует только одно обращение. Умом и сердцем я всегда был коммунистом, даже оставаясь христианином; вот почему мне было так трудно отделить одно от другого, а тем более противопоставить. Один я бы никогда до этого не дошел. Нужны были люди и события, чтобы научить меня этому. Здесь дело не в «обращении»; я никогда не изменял направления; я всегда шел напрямик и продолжаю идти; громадная разница заключается в том, что долгое время я ничего не видел, и все мои стремления исчезали в пространстве. Теперь я двигаюсь вперед, ориентируясь на что-то; я знаю, что оформляются мои смутные желания и сон мой становится действительностью.
Впрочем, я совершенно неспособен к политике. Так не требуйте же от меня партийности.
14 июня
Исполнение может быть несовершенным. Меня интересует только пьеса. А игра?.. О, это дело другое, пусть о ней судят люди более компетентные.
Памяти Эжена Даби посвящаю эти страницы – отражение пережитого и передуманного рядом с ним, вместе с ним.
Гомеровский гимн Деметре рассказывает о том, как великая богиня, блуждая в поисках дочери, пришла ко двору Келеоса.
В облике няни никто не узнал богиню. Царица Метанейра вручила ей новорожденного, маленького Демофоона, который станет потом Триптолемом, покровителем земледелия.
Когда в доме закрывались все двери и его обитатели отходили ко сну, Деметра брала из мягкой колыбели Демофоона и с притворной жестокостью, а на самом деле с безграничной любовью, желая ребенка превратить в бога, укладывала его обнаженным на ложе из раскаленных углей. Я представляю себе великую Деметру, склонившуюся над лучезарным ребенком, словно над будущим человечества. Он страдает от жара раскаленных углей, и это испытание закаляет его. В нем вырабатывается нечто сверхчеловеческое, крепкое и здоровое, предназначенное для великой славы.
И как жаль, что Деметра не смогла завершить задуманное. Встревоженная Метанейра, как рассказывает легенда, заглянула однажды в комнату к Деметре, оттолкнула от огненного ложа богиню, разбросала угли и, чтобы спасти ребенка, погубила бога.
Три года назад я говорил о своей любви, о своем восхищении Советским Союзом. Там совершался беспрецедентный эксперимент, наполнявший наши сердца надеждой, оттуда мы ждали великого прогресса, там зарождался порыв, способный увлечь все человечество. Чтобы быть свидетелем этого обновления, думал я, стоит жить, стоит отдать жизнь, чтобы ему способствовать. В наших сердцах и умах мы решительно связывали со славным будущим СССР будущее самой культуры. Мы много раз это повторяли, нам хотелось бы иметь возможность повторить это и теперь.
Но уже перед поездкой туда, – чтобы увидеть все своими глазами, – недавние решения, свидетельствовавшие о перемене взглядов, стали вызывать беспокойство.
