Мама стояла замерев от ужаса, но Эхо не кричала от страха, как предполагал Верн. Она тоже замерла, только от удивления. Эти непостижимо огромные плоскости, углы и расхождения, которые одновременно складывались внутрь и наружу в медленные образования и преобразования, производили на разум аутиста такое же гипнотическое очарование, какое производил мерцающий свет, ветвь, дрожащая на ветру, или танцующая снежинка. Это очарование могло отличаться, но оно было таким же, как то, в которое сестра Верна впадала от более знакомых ей явлений.
Поняв, что Эхо не потеряла голову от ужаса, что она не била себя по лицу кулаками, как в последний раз, когда ей было очень страшно, Верн немного пришел в себя. Даже видя перед собой спокойную сестру, ему было чертовски сложно сдерживать чувства и мыслить логически.
Он медленно подошел туда, где стояла мама, опустился на колени и взял из рюкзака флягу, которую она бросила в траву. Схватил ее обеими руками и, стараясь смотреть только вниз, не поднимать глаза на эту мучительную панораму, поплелся в небольшую болотистую местность, огороженную рядами полевых цветов.
Примерно через минуту он вышел к небольшому маслянистому ручейку, который сочился между глыбами торфа с болотной травой. Верн наклонился, наполнил флягу водой и попробовал ее на вкус. Она пахла мускусом и была грязной, но зато была неядовитой. Верн попил немного, прежде чем отнести фляжку остальным. Куинни выскочила из травы и побежала рядом с ним. Картина мира, превратившегося в руины, беспокоила ее не больше, чем Эхо.
Верн напоил сестру, и та взглянула на него своими ярко-серыми глазами, полными благодарности. Маме, кажется, было тяжело пить – она прополоскала рот, а затем сделала несколько маленьких глотков этой жидкости, по вкусу напоминающей гумус. Затем повалилась на землю и раскинула ноги.
Будто обращаясь к траве и воздуху, произнесла:
– Мы не можем жить в таком мире, – она покачала головой. – По крайней мере, я не могу, – она посмотрела на сына, на его обветренное лицо и редкую светлую бороду. – Я чувствую, что нахожусь на грани потери рассудка. Я боялась, что у нас нет будущего. Возможно, оно у нас есть. Но я не хочу такого будущего. А теперь думаю, что у нас не осталось и прошлого.
– Прошлой ночью мы ночевали в пещере с людьми, которые думали так же, как ты, – заметил Верн.
– Что ты имеешь в виду? Я не понимаю. Не говори загадками, – она повысила голос почти до крика. – Скажи что-нибудь, что имеет смысл.
Верн пожал плечами.
– Может быть, ничто не имеет смысла.
Вновь испытывая ужас, он заставил себя еще раз взглянуть на необъятные громадины этих абсурдных кубов, цилиндров, их скопления и пятиугольные проекции. Его разум не мог разделить эту фантасмагорическую панораму на части, но ему казалось, что гигантские мосты-арки возвышаются над безграничными пропастями и что они не были присоединены к краям пропасти, а просто проникали в камень с постоянным движением, которое было заметно в потоке воды. Синхронное открытие и закрытие пятиугольных краев создавало впечатление, что материал, из которого были сделаны эти вершины, был одновременно и вещественным, и бесплотным. Налицо было участие более чем четырех измерений. Головокружительная граница простиралась более чем на полкилометра пустоты и тянулась во времени и пространстве. Так выглядело это строение, но при этом оно будто бы менялось каждое мгновение.
И все это имело такой цвет, который вовсе и не был цветом.
Мама говорила тише прежнего.
– Я не смогу этого вынести, – сказала она. – Никто не сможет.
– Эхо не сдается, – возразил Верн. Он показал на сестру, которая хлопала в ладоши и покачивалась в оживленном танце с радостным выражением лица.
– Блестя-я-ящая блестящая блестящая блестя-я-ящая, – пела она. Затем она прекратила танцевать и начала неуклюже бегать. Воздух на краю утеса был чист, и Эхо побежала, чтобы ворваться в него, окунуться в пустое пространство.
