Если только они не прыгнут.
Верн размышлял о тех несчастных людях. Что было последней каплей, которая убедила их убить себя? Может, пронзительный крик шогготов, этот «Текели-ли», доносящийся с воды?
Он не смог представить, как эти аморфные, шаровидные существа забираются на утес. Возможно, эти люди услышали звук сверху, с вершины утеса, куда собираются дойти Верн с мамой, Эхо и Куинни. Глядя снизу, казалось, что на этом участке совсем не росло деревьев, поэтому беглецы не могли там укрыться.
Лучше всего было бы разведать это место с первыми лучами солнца. Верн не знал, хватит ли ему сил, чтобы подняться по крутой тропе, осмотреться, а затем вернуться в пещеру за остальными. Ему придется решать это утром. Возможно, после сна он восстановит силы.
Эхо все еще отдыхала на руках у мамы. Ее глаза были закрыты, и казалось, она слушала, хотя мама уже перестала петь колыбельную. Верн подкрался к ним и прошептал: «Блестящая стена, блестящая стена», – хотя и понимал, что Эхо была слишком уставшей и сонной, чтобы разговаривать.
Но она ответила, пусть и простым повторением его фразы с его же интонацией:
– Блестящая стена.
Затем она замолчала и мило улыбнулась. Верна это удивило и восхитило, будто он увидел радугу, – Эхо улыбалась очень редко, практически никогда.
А потом, прежде чем он смог продолжить, она уснула, и мама опустила ее на пол пещеры, а сама расположилась рядом. Куинни спала, как всегда положив голову на вытянутые лапы, и только Верн не спал.
Но вскоре и он уснул.
Скелеты подползали к ним, разумеется, стуча костями в этой изматывающей темноте, в которой мерцали и светили их противные вечные улыбки. Верн пытался избавиться от этого сна и спать спокойно, но он не отпускал его, а эти отвратительные образы и звуки казались еще более живыми, пока Верн не проснулся, вздрогнув, и тут же глянул на маму и Эхо, чтобы убедиться, что с ними все в порядке.
Они лежали так же, как уснули, но дышали неспокойно и прерывисто. Верн знал, что им тоже снятся сны, только, наверное, не про скелеты. Они втроем повидали достаточно, чтобы кошмары преследовали их всю оставшуюся жизнь.
Долгое время он неподвижно лежал. Только перед рассветом подул ветер, и у входа в пещеру раздался странный гул. Верн старательно вслушивался в него, но не смог различить свиста шогготов. «Была бы эта пещера рядом с водой, – подумал он, – это было бы идеальным местом для проживания».
Но не стоило жить надеждами…
Когда свет стал достаточно ярким, чтобы можно было различать детали – лапы Куинни, выступающие из-под носа, бледные фарфоровые руки Эхо на ее рваном платьице, – он сел и пошевелился.
Это было непросто: у него болели мышцы и колени. Если он сможет отвести семью на вершину, это можно будет считать чудом. Мама устанет еще больше, поэтому большую часть пути нести Эхо придется ему.
Но он подумал, что сейчас нужно дать им отдохнуть, пока есть возможность. Он поднялся и вышел на тропинку. В ранних лучах солнца ручей казался совсем далеким, и Верн увидел, как он уходил на юг, скрываясь в тени другого утеса. Тогда его осенило, что если они доберутся до вершины и пойдут по плато на юг, то найдут место, обозначенное на карте, нарисованной Эхо.
В конце концов, может, все не так уж и безнадежно, подумал он.
Но, вернувшись в пещеру и увидев, как мама помогает Эхо, массируя ее опухшие ноги и напевая успокоительную песенку, снова ощутил груз ответственности, и в его душу прокралось сомнение. Мама и Эхо посмотрели на него с надеждой, и он заставил себя улыбнуться, начав собирать скудный завтрак.
Через несколько минут они покинули свое убежище и, набравшись сил, двинулись вверх по тропинке, которая с каждым шагом становилась все круче. Верн понимал, что им придется часто останавливаться для отдыха и что успокоить Эхо будет труднее, но пути назад не было.
С погодой им повезло: небо было ясное и голубое, а ветерок, несмотря на высоту, дул слабый. Они шли быстрее, чем предполагал Верн. У последнего крутого поворота перед вершиной он сказал маме передохнуть, а сам пошел наверх, чтобы посмотреть, что их ждет на плато.
