Есугей с ним согласился и послал пастуха, чтобы тот привел пленных к костру. Пока их ждали, Кюрелен обратился к шаману:
— Я говорил Есугею, чтобы он не позволял этим людям отравлять умы воинов своими странными учениями.
Шаман поразился услышанному, немного смягчив свое отношение к Кюрелену, но оставшись настороже.
— Странные учения плодят вражду, — продолжил Кюрелен. — Тебя одного хватит нашим людям.
Кокчу недоверчиво улыбнулся.
— Кюрелен — ты мудрый человек, однако далеко не все так мудры.
— Я уверен, — заметил Кюрелен, — что их следует отправить прочь со следующим караваном. Пусть идут куда хотят. В особенности это касается монаха. Я уверен, что он — святой человек. Духи могут рассердиться, если он погибнет. Думаю, что священника не охраняют важные боги. Кроме того, наступает зима, мы скоро откочуем отсюда. Каждый рот станет нам в тягость.
Кокчу облизал губы, кивнул и злобно усмехнулся.
— Год Кабана не считается очень удачливым годом для Якка Монголов, — продолжал гнуть свою линию Кюрелен. — Наверно, следует посвятить богам жертву… Хорошую жертву! Как считаешь, Кокчу?
Шаман ответил ему спокойно, однако в глазах его тлели дурные огоньки:
— Я думаю, ты говоришь чистейшую правду.
Есугей слушал их рассуждения с удивлением, а потом насмешливо заметил:
— Вы думаете одинаково — сейчас на землю обрушатся небеса.
— Мудрые люди, — ответил ему серьезно Кюрелен, — могут расходиться по пустякам, но когда дело касается серьезных дел, они вырабатывают единое мнение. — Он ткнул шамана в живот, и тот поморщился от боли. — Я прав, Кокчу?
Шаман потер живот, мрачно взглянул на Кюрелена, но сразу ответил:
— Снова ты сказал правду.
К костру подвели Селджукена и Джелми. Первый покачивался на ходу, а монах шагал спокойно и с достоинством. Шаман внимательно взглянул на обоих, задержал взгляд на Джелми, которого возненавидел с первого взгляда, медленно перевел взгляд на Кюрелена, потом снова — на Джелми, и отвратительная злобная улыбка осветила его лицо.
Есугей желал, чтобы его сына благословили все боги и не отказывали ему в дружеском расположении. Он обратился к чужим священникам, приказав усадить их на самые удобные места у костра. Пленникам подали полные чаши кумыса. Джелми спокойно улыбался, ел и пил не спеша, а Селджукен много пил, много хвастался. Воины откровенно поощряли его хвастовство, громко хохотали, постоянно наполняли его чашу.
Кюрелен, сгорбившись, сидел неподалеку и хитро усмехался. Старики заиграли на хурах. Костры горели все ярче и ярче, и пьяные воины затеяли пляски. На фоне черной ночи из темноты появлялись дикие разгоряченные лица, освещенные оранжевым светом.
Казалось, что на людей из темноты надвигались сверкающие глаза, в которых светилась ярость и дурные намерения. Хриплые голоса смешивались с воем ветра, тела покачивались в такт музыке. Воины стучали рукоятями мечей о щиты, и ледяной воздух вибрировал от этих звуков, барабанного боя. Смех опьяневших людей напоминал рев диких зверей.
Сами воины в своих лохматых шубах, сшитых из меха медведя, лисы и ласки, напоминали зверей. Узкие лбы закрывали лохматые малахаи. Сверкали крепкие, как у волков, длинные зубы. Это были братья горного льва и медведя из узких ущелий, орла белых горных пиков. Простые и сильные, они не принимали понятия милосердия, а слова «нежность» и «покой» были для них словами из чужого языка. Кюрелен жил вместе с ними среди горячих песков и пыльных бурь, но все равно они его чуждались. Он хлебнул вино чуждой цивилизации за Великой Китайской стеной. Сейчас он чувствовал себя немощным и старым, ленивым калекой. Его хитрость и изворотливость не приносили нужных ему плодов, он нашел себе местечко рядом с Джелми, и они невольно придвинулись поближе друг к другу, как люди, находящиеся в опасности. Оба дрожали от холода, который становился все сильнее. В прозрачном холодном ночном воздухе звуки казались особенно четкими и громкими, и, несмотря на общий шум, было слышно, как кто-то смеялся или кашлял у отдаленного костра.
Кто-то вспомнил, что у Кюрелена хороший голос, и Есугей приказал ему петь. К тому времени калека уже здорово напился и с трудом поднялся на ноги. Красные блики играли на твердых складках войлочной одежды, и казалось, что глаза у него загорелись красным огнем. Он пристально глядел на воинов, и они отвечали ему такими же неприязненными взглядами, что-то бормотали себе под нос. Когда людям, сидевшим у других костров, стало известно, что сейчас будет петь Кюрелен, они поспешили занять место ближе к нему. За ними по пятам следовали женщины. Три старика громко ударили по струнам своих хуров. Кюрелен раскинул руки и рассмеялся, но никто его не поддержал.
