Монах из Мохи - страница 9

– Мохтар, – умолял Гассан. – Сядь ты. Сделай уроки. Сделай хоть что-нибудь.

Каждый день Гассан донимал Мохтара по одним и тем же поводам, по всем поводам. Поведение. Уроки. Дивные преимущества доделывания упомянутых уроков. Вот как относиться к нему всерьез? Мохтар ни к чему не мог относиться всерьез. Он учился в средней школе на Острове Сокровищ, на бывшей военной базе посреди залива Сан-Франциско. В школе для позабытых. Из этой средней школы все выходили в никуда.

Короче говоря, в репетиторском центре Туканов Мохтар выступал агентом хаоса. И нашел себе единомышленника и соратника – пацана по имени Али Шахин. Отец Али был имамом в другой мечети, но Али, как и Мохтар, был склонен отвлекаться. Вместе они доводили Гассана до белого каления. Мешали всем. Срывали уроки. Ничего не делали, и ребята помладше видели, что эти двое ничего не делают, и это нарушало тонкое равновесие учебного процесса, которое выстраивали Туканы.

– Мохтар! – орал Гассан.

Имя Мохтара он орал каждый день. Велел Мохтару посидеть, послушать, поучиться.

Вместо этого Али и Мохтар линяли из мечети. Бродили по Тендерлойну, стараясь не попасться на глаза отцу Мохтара. После многих лет работы охранником и попыток поступить на Муниципальную железную дорогу Сан-Франциско, в местную систему автобусного и трамвайного транспорта, Фейсал получил место. Он бросил свою ночную охранную работу в «Секвойях» и теперь трудился по разумному и предсказуемому распорядку, льготы отнюдь не мешали семье из девятерых – Фейсал с Бушрой прибавили к выводку еще двоих детей, – а занятия подходили его темпераменту. Фейсал любил водить и любил поболтать.

Мохтару, однако, новая отцовская работа усложняла жизнь. Мохтара она ущемляла. Из-за нее он психовал. В разные дни отец ездил по разным маршрутам, и Мохтар никак не мог запомнить, какой маршрут когда. Так что халявить приходилось с осторожностью. Мохтар с друзьями морочили голову какому-нибудь лоху, и тут кто-нибудь поднимал голову: «Это не твой там папаша, Мохтар?» Отец кружил по его детству, как по городу, – эдакой шестидесятифутовой бродячей совестью.

Мохтар и Али возвращались в мечеть, к Гассану, который старался с ними совладать. А потом в один прекрасный день Гассан сорвался. Сядьте, велел он четырем пацанам, Мохтару, Али и еще двоим хулиганам, Ахмеду и Хатаму.

Гассан указал на Хатама:

– Кем работает твой отец?

– Такси водит, – сказал Хатам.

Гассан указал на Ахмеда:

– Чем занимается твой отец?

– Уборщик, – сказал Ахмед.

Гассан указал на Мохтара.

– Водит автобус, – сказал Мохтар.

– Так, – сказал Гассан. Он знал, что отец Али имам, но за Али тоже переживал. Он переживал за всех этих детей. – Ваши родители приехали сюда иммигрантами, и выбора у них не было. Вы хотите тоже работать таксистами? Мыть туалеты? Водить автобусы?

Мохтар пожал плечами. Ахмед и Хатам пожали плечами. Они понятия не имели, кем хотят работать. Им было-то всего по тринадцать лет. Мохтар знал только, что хочет Xbox.

– Они привезли вас сюда, чтобы у вас выбор был, – сказал Гассан. – А вы его спускаете в унитаз. Если хотите заняться чем-нибудь другим, когда вырастете, возьмитесь уже за ум.

Родители эту точку зрения разделяли, поэтому отослали Мохтара в Йемен. Сочли, что ему не помешает сменить обстановку, прикоснуться к истории предков, подышать свежим воздухом. Из двухкомнатной квартиры в Тендерлойне Мохтар уехал в шестиэтажный дом деда Хамуда в Иббе. Там у Мохтара была своя спальня. Свой этаж. В доме были десятки комнат, балкон выходил на цветущую долину посреди города. Даже не дом, а замок, и Хамуд выстроил этот замок из ничего.

Хамуд был не просто патриархом – в роду Альханшали укрыться от его влияния не мог никто. И хотя Хамуду было уже под семьдесят, он по-прежнему проезжал по сотне миль в день из Саны в Ибб или из Ибба в деревни – посещал свадьбы, похороны, улаживал племенные конфликты. Он уже не был высок – с возрастом усох, истончился, – но разум его остался ясен; человек он был остроумный и крутой. В основном Хамуд отошел от дел, но в Иббе выступал серым кардиналом. Когда он приходил на свадьбу, все вставали. Одни целовали ему руку, другие лоб – в знак величайшего почтения.