Можно спорить с Дивовым по поводу того, что именно и сколько всего следует взять с собой из прежних времен, какие стекляшки помогают уцелеть и не оскотиниться, а какие — совсем напротив. Но нельзя не согласиться с самим ходом авторской мысли: однажды необходимо задуматься об основных составляющих собственной личности, и времена, наполненные до отказа хищной средой, отлично стимулируют подобного рода рассуждения.
Этот роман Дивова неправильно было бы включать в классический бранч НФ — «посткатастрофы». Чудовищные последствия беспамятства (технические, общественные, культурные) представляют собой всего–навсего детали антуража, декорации. Они, по сути, — фоновая бытопись, хотя и выполненная с необыкновенной подробностью и правдоподобием. У Вячеслава Рыбакова в рассказе «Зима» чудовищные нюансы конца света несут важную этическую нагрузку. У Александра Громова каждый мазок в общей картине глобальной катастрофы («Мягкая посадка», «Год лемминга», «Крылья черепахи» и т. д.) отзывается явственным алармизмом. У Олега Дивова это всего лишь второй план для интеллектуального действия. По своему основному содержанию роман представляет собой огромную, развернутую на несколько сотен страниц метафору психологического процесса, идущего в среде интеллектуалов, которые ушли из молодости, но не из панков. Они уже выработали программу выживания на тот случай, когда старый мир со страшным грохотом рухнет и рассыплется в прах. Они ждут этого момента, мечтают о нем… Ведь все равно старый мир — «…дерьмо. Глобально». Весь текст наполнен панк–настроением: это — нам не родное; но мы достаточно сильны; мы бойцы; мы справимся с любыми сложностями; мы не боимся! И только в 2002 году московский фантаст сочтет возможным уточнить: «я не испытываю желания… взрывать земную цивилизацию». То есть понадобится четыре года, чтобы концепция самоходного миномета в действии несколько поблекла как морально устаревшая… Авторское равнодушие к «аварийным» декорациям роднит этот роман Дивова с «Временами негодяев» Эдуарда Геворкяна. В обоих случаях апокалиптический пейзаж служит всего лишь предлогом для разговора на иные темы. Только у Геворкяна начинка социальная, а у Дивова — психологическая.
Годом позже Олег Дивов опубликовал роман «Выбраковка», принесший ему настоящую большую известность. Сколько тогда было споров об идеологической начинке этой книги: проимперская она, антиимперская или еще что–нибудь третье, не менее замысловатое… В данном случае важнее обстоятельство, не имеющее никакого отношения к литературному творчеству, но зато исключительно ценное в литературном процессе: у московского фантаста теперь была принципиально более высокая трибуна для серьезного разговора с читателями, чем, скажем, трибуна времен «Лучшего экипажа Солнечной». И он сумел отлично «отыграть» эту возможность…
В 2000 году у Дивова вышел маленький роман «Толкование сновидений»[17]. Мне трудно говорить о нем в холодном, бесстрастном тоне записного объективиста. Я искренне люблю эту книгу. Не за драйв. За откровенность.
То ли природа, то ли господь бог заложили в мужчину странный механизм, который непременно срабатывает, не спросив у «носителя» разрешения. Срабатывает примерно между двадцатью годами и тридцатью пятью. Потом его работа постепенно утихает, хотя у некоторых до самого конца жизни так и не сходит на нет окончательно. Этот механизм заставляет всех нас делать отчаянные попытки совершить нечто высокое. Высокое — это во–первых. Во–вторых, такое, чего не могут другие. В–третьих, желательно, чтобы это деяние считалось выше сил человеческих, да в придачу еще и было таковым на самом деле. Некоторым, самым отчаянным, секретный механизм дает возможность совместить во–первых, во–вторых и даже в–третьих… Очень редко, но бывает. А вот мечтаем о подобном мы все без исключения. Впрочем, нет, бывают, конечно, исключения, но они — раритет из раритетов.
Нас манит победа и совершенство. То есть быть лучшим для других и, главное, быть лучшим для себя самого, пятнадцать лет — кого–то побольше, кого–то поменьше, но в среднем примерно пятнадцать лет — мужчину манит высота. И если он решился следовать естественному зову, то его «…дом там, где снег». Его дом — на склоне горы. Допустим, ты выжал свой талант, весь, сколько его есть, на полную катушку, ты честно работал и ты взлетал, когда мог взлететь, а потом тебе все–таки повезло, и ты сам достиг вершины. Теперь ты можешь уйти из гонки через круг почета. На виду у всех. С медалью на шее. Да бес с ней, с медалью, ты уходишь, твердо зная: ты победил и ты сумел достичь совершенства… Жаль только, кругов почета мало, и даже один из двадцати мужчин — это слишком высокий процент победителей. А как больно — никто не сознается, но ведь больно, все мы знаем, что больно — ни разу не попробовать «плоды запретные спелые и за хвост подергать славу»! Для тех, кто не сумел подняться наверх путем систематических усилий, паря на крыльях собственного гения или просто по божьему изволению, существует еще один путь. Проломиться. Выпустить всю энергию в одном чудовищном рывке, порвать жилы, голову собственную заложить, а заодно и головы близко стоящих граждан, но — проломиться. Взять свое и… опять–таки оставить гонку.
