На серебряной волшебной ткани
Посмотрите движущийся снимок,
Но не с Чаплина в «American'e»,
Не с его гримасок и ужимок, ―
Посмотрите, как текла беседа
О разгроме армий душегуба,
За безуглым (но не для обеда,
А для вечности) столом из дуба,
Как не льнула к пенному бурнусу
По морям рассеянная хмара,
Как служили тройственному вкусу
Папироса, трубка и сигара,
Как в Алупке, в Ялте, в Ореанде
Триумвир заверил триумвира,
Что упрочены (не в стиле Ганди ―
В стиле белых!) заповеди мира,
Как мирволил, нежный и могучий,
Президент, с его улыбкой хрупкой,
Трем дымкам, влекомым Крымской кручей
Над сигарой, папиросой, трубкой,
Как в Алупке, в Ореанде, в Ялте
Вкруг премьера, бодрого номада,
Всё дышало вызовом: «пожалте, ―
На Луну слетаю, если надо!»,
Как, мудрей, чем сто Наполеонов,
Разрешивший в корне все вопросы,
Тихий маршал ладил, ус свой тронув,
Связь сигары, трубки, папиросы.
В Ореанде, в Ялте и в Алупке
Повстречались три великих мужа,
На взаимные пойдя уступки
И единство целей обнаружа.
Там, разящ и ворога хоронящ,
Их союз под Черноморским солнцем
Мором стал для всех Наполеонищ
И щелчком по всем Наполеонцам.
