Нас воспитывали на вздоре,
В атмосфере глупых историй,
С детских лет нас учили врать
То про «Русь», то про «вражью рать»;
Нас водили смотреть спектакли,
Где при свете горящей пакли,
Как на скачках, как на пари,
Состязались богатыри;
Нам показывали в «Третьяковке»,
Как цари, мол, бывали ловки,
Умудряясь (любовь слепа)
Сыновьям кроить черепа.
Город-баба, город-шептуха —
Вот копилка русского «духа»,
Поднакапливавшая впрок
Сплетни сухаревских сорок.
Сорок ведер — в каждом бочонке;
Сорок градусов (дважды!) — в жженке;
Конский поезд купецких дрог,
Как мокрица, сороконог;
Каждый храм к своему подножью
Гнул прохожих, во славу божью;
Сорок на сорок… звон и дрожь…
«Бога славь, а мошны не трожь!»
В переулках Сорокосвятских,
В полосатых будках солдатских
Вспоминали говоруны
Гром «Отечественной» войны.
Над Москвой расстилался порох,
Белый ладан чадил в соборах,
И чеканились ордена
Бригадирам Бородина.
Сорок градусов Реомюра
Никакая не стерпит шкура,
Особливо — кожный покров
Европейских нежных полков…
Сорок тысяч голодных и слабых
Побирались на русских ухабах:
«Cher ami… Cher ami… Cher ami…»
«Шерамыжники, черт возьми! —
Сорок тысяч из полумильона —
Как мы нехристя съели-то, вона!»
Невредимо уйдя от грозы,
Пузо к пузу, лизались тузы.
Где фельдмаршалом — зимняя стужа
От заставы до Дорогобужа,
Где в бесхлебьи и в серии бед
Воплотился генералитет,
Где мороз — согласитесь, Кутузов! —
Понадежней военных союзов,
Там не трудно забить в барабан
И прослыть благодетелем стран.
Пригрозив Мономаховым бармам,
Бонапарт (по-тогдашнему «тать»)
Был освистан российским жандармом
(Что не всякий бы мог предсказать).
Но — актер, уходящий со сцены,
Где весь мир — его зрительный зал, —
Страха ражи, Кремлевские стены
Он под занавес миной взорвал.
Этот страх — только маленький страхик
