Молчаливый полет - страница 16

Шрифт

Интервал

Удивлённую шею пригнул. —

Я учился: я видел: рябая

Округлилась вода чертежом,

И, как циркуль, к луне выгребая,

Мудрый гад мой поплыл нагишом.

Ах! заманчиво влажное ложе,

И конечности дрожью полны,

Будто я земноводное тоже,

Тоже блудный потомок волны.

Над перилами женской купальни

Я размашистой думой нырял

В ту пучину, где пращур мой дальний

Облегчённые жабры ронял;

Я развёл твои руки, подруга,

Окунул и скомандовал «раз!»

Ты на «два!» подтянулась упруго,

А на «три!» поплыла «a la brasse».

Дорогая! Поздравим природу:

Стала мифом родная среда,

Ты лягушкой покинула воду

И Венерой вернулась туда!

17 августа 1928

Колумбы любви[71]

В любовной мальчишеской прыти,

Под зыбью девической ткани,

Эпоха великих открытий

Приходит за веком исканий. —

Как чайка, душа прокричала,

И парус напрягся смоленый —

Снимайся с родного причала,

Плыви на охоту, влюбленный!

Он долго мечтает о чуде,

Сомненьем и море объятый,

И первые женские груди

Находит во мгле розоватой. —

Рука приготовлена к бою,

И воском залеплены уши;

Он шарит подзорной трубою

По линиям девственной суши;

Он шарит — и, снова голодный,

Ведет непотребную лодку,

Как остров крутой и бесплодный,

На карте отметив находку…

Но, алчущий взор напрягая,

Он Индию видит в мираже,

Он видит — зарделась, нагая,

И нет ее слаще и краше!

Прибойное кружево руша,

Свергается в пену сорочка,

Открыта последняя суша,

На карте поставлена точка, —

И гибнет, обманутый твердо,

Колумб, совратитель вселенной,

Мечтая об Индии гордой

В объятьях Америки пленной.

6 июля 1928

Зверь[72]

Я — зверь, но особенный:

это легко доказать. —

Я груди Европины

допьяна смел искусать;

Я вгрызся, мурлыкая,

в ломкий Кавказов хребет,

И Арктика дикая

кличет меня для побед;

Мне ведомо многое —

ненависть, радость и стыд,

И четвероногое

в предках моих состоит;

Мне будущим бредится —

в сотах накопленный мед! —

И совесть-медведица

сердце, как лапу, сосет;

И чмокают мокрые

черные губы ее,

Сосущие до крови

зверское сердце мое…

Влюбляйся, ухаживай,

мудрый двуногий медведь! —

Дано тебе — заживо

в царственной страсти мертветь.

Я — зверь, но особенный:

хищник, любовник и хват, —

Не ртом, не утробиной —

сердцем во всем виноват.

Я жертву преследую

месяц, и месяц, и год,

И медлю с победою —

мышью играющий кот!

Но ewige Weiblichkeit[73],

женственной вечности дух,

В медведичьих валенках

топчет подушечий пух;

И след ее светится

славой нездешних высот,

И совесть-медведица

сердце, как лапу, сосет!

11 октября 1928

IV. ПУТЕШЕСТВИЕ В ПРОШЛОЕ

Передпоходная[74]

Долго, долго надо мною выла мать,

Из седла меня хотела выломать.

Говорил я ей: — Довольно, выдра, выть,

Бабью боль пора из сердца вытравить. —

И, как телка, для журьбы стреножена,

Над речной ревела быстриной жена

И кричала: — Бойся вражьей погани —

Ранят тебе тело, голубок, они!

Ах, ни поену тебе, ни сыту быть

И небриту ржавые усы тупить,

Горек в сечах, в передрягах дальний путь —

А и встречусь ли с тобой когда-нибудь?.. —

Я ответил, что под бабьи жалобы

Так же прадедам моим сшибало лбы,

Звуки вольного степного кликанья

Подо мной взнуздали, разожгли коня,

Через реку меня гонит рысью прыть

Меч о рыцарские латы вызубрить,

Против пики вынимает шпагу бой,

Сводит вражью смерть с казачьей пагубой…

23 ноября 1926

Ярославна[75]

Смерть песне, смерть! Пускай не существует!..
Вздор рифмы, вздор стихи! Нелепости оне!..
А Ярославна все-таки тоскует
В урочный час на городской стене…
К. Случевский

Дымится даль. За скифскими буграми

Бряцают сталью племена.

Надежда тает, как свеча во храме.

Дружина ханом пленена.

Закаты пышут тишиной зловещей,

И, петушась, как на разбой,

Резное солнце, всё острей, всё резче,

Горит над княжеской избой.

А темной горнице полуперуны

Сидят за слюдяным окном;

Там тенькают задумчивые струны,

Там пальцы спорят с волокном;