Молчаливый полет - страница 15

Шрифт
Интервал

стр.

И с каждой ночною потерей
Бездушие гипсовых глаз,
Безмолвие ваших мистерий,
Богини, теряю я в вас.
Не жду откровения свыше,
Но вижу: пустеет музей,
Чредой оголяются ниши
Души одичалой моей.
Директор? Но он равнодушен:
Не он тут поставил богинь,
Не он их из пыльных отдушин
Пускает в небесную синь.
Когда же последние пери
Закончат последний побег:
Директор уйдет, а на двери
Напишет: «закрыто навек».

Август 1921 — декабрь 1925

Безбрачие[65]

Вы холосты, братья, и молоды вы,
Вам слава под окнами крутит шарманку
И светлой невестой с вуалью вдовы
Вас будит, и ждет, и зовет спозаранку.
У каждого подвиг, у каждого честь,
И каждый по-своему светел и славе —
Способностей масса, талантов — не счесть,
И выскочка жалостный гению равен.
Пока мы свободны от брачных тенет,
Мы боль одиночества музыкой лечим,
Но песня иссякнет, и слава уйдет,
Шарманку хромую взваливши на плечи.
И женщина сядет за нашим столом,
И белые руки на скатерть положит,
И вороном, вникшим в Эдгаровый дом,
Хозяйскую душу, как нишу, изгложет.

13 ноября 1925

Муза[66]

Мышка серая понимает
И котенка и западню,
Хлопотливо не начинает
Долговечную беготню.
В долгий день под потолками дремлет,
Но, лишь лампа задребезжит,
Мышка гласу вечера внемлет,
Встрепенется и побежит.
Мать бросает свою корзину
И пускается наутек…
Это муза к Вашему сыну
Заглянула на огонек!
Это дщерь чернильного рая,
И в родного предка ее
Первый Гамлет вонзил, рыдая,
Бутафорское лезвие!
И намного, намного позже
Пращур этого вот зверька
По автографу «Птички божьей»
Пробегал, робея слегка.
Вот грызет она хлеб и сало,
А быть может, бабка ее
Нам про Блока бы рассказала,
Про житье его да бытье…
Вот протягиваются нити
Через книжную чешую…
Мам милая, не гоните
Музу бархатную мою!

9 декабря 1927

Мир[67]

Когда в груди слишком большое счастье,
А сила слов слишком невелика,
Мы говорим, что мы хотим обнять
Весь этот мир, суровый и прекрасный.
Был, помню, день, каким-то счастьем полный,
Настала ночь, и вот приснилось мне,
Что я действительно могу обнять
Висящую в пространстве нашу землю.
Ее обуреваемое тело
Я у экватора перехватил,
И тропики, как ленты живота,
Дохнули зноем на мои суставы;
Ее лица — я полюса коснулся,
Но злые полыньи на месте глаз,
Но глетчерный оскал на месте рта
Пропели мне о холоде и смерти…
Когда я никну над горячим телом
Земной сестры, я вижу иногда:
Ее глаза и губы холодны,
Как северные льды родной планеты;
Как северные льды родной планеты,
Ее глаза и губы холодны. —
— Какой прекрасный и суровый мир! —
Кричит титан, разжав кольцо объятий.

Сентябрь 1928

Точка зрения[68]

Путем наблюдений над собственным телом
Закон сновидений открыл я в себе,
Как тысячи лет его открывали,
Как тысячи лет откроют еще:
Ложишься направо — спокойствием веет,
Колышется радуга дивных удач,
Налево ложишься — и сердце бунтует,
И струи кошмара нещадно секут..
Как трудно расстаться с виденьями счастья
Согретому лаской волшебного сна
Для тягостной лямки сознательной жизни,
Для явственной качки с обоих боков!
И как хорошо продираться спросонок,
Еще не поднявши заплаканных век,
Сквозь дебри кошмара к открытым пространствам
Простых огорчений и ясных трудов!
Тревожные волны бездонного бреда
Я с левого бока люблю загребать —
Мне ясно оттуда: действительность лучше,
Какою бы серой она ни была.
Но если бы знал я, что больше не встану,
Что негде спастись от последнего сна,
Последнюю ночь, изменивши привычке,
Я мирно провел бы на правом боку.

Апрель 1928

Косноязычье[69]

Валунами созвучий,
Водопадами строк
Рвется дух мой ревучий
Через горный отрог.
Строг и невыразим ты,
Жесткий мой матерьял:
Несговорчива Мзымта,
Замкнут дымный Дарьял!
И в цепях пораженья,
Напряженно-немой,
Прометеевой тенью
Голос корчится мой;
Тщится косноязычье
Печень-речь мою съесть. —
Это — коршунья, сычья,
Олимпийская месть.
На альпийские травы
И на глетчерный лед
Крутоклювой расправы
Молчаливый полет!

Август 1928

Стиль «a la brasse»[70]

Не опасна мне жадная заводь,
Не обидна свобода светил:
Липкий гад научил меня плавать,
Плавный коршун летать научил!
Нет, недаром лягушечью силу
И расчётливость хилой змеи
Унесли в торфяную могилу
Заповедные предки мои…
У запруды, в канун полнолунья
Я шагнул и квакунью спугнул
И к бугру, где нырнула плавунья,

стр.

Похожие книги