– Господи, как ты мог допустить, чтобы при выборе помощника мой выбор пал на врага?! – воскликнул Моисей.
Хотелось бить себя по щекам, хотелось рвать на себе волосы, хотелось выйти к людям и просить у них прощения за то, что пригрел у себя на груди змею, жалившую весь народ. Хотелось сказать людям: «Не говорите больше «мудрый» обо мне, а говорите «глупец из глупцов»!»
Воскликнул и сразу же сам ответил на свой вопрос – то было испытание мудрости. Народный вождь должен видеть не только путь в Землю Обетованную, но и то, что происходит у него под носом. Иначе какой он вождь? Постепенно, подобно тому как из кирпичей (ох уж эти проклятые кирпичи, ставшие для евреев олицетворением египетского рабства!) строится дом, так из отдельных суждений выстраивалось убеждение в предательстве Элиуда.
Начиная с того, что молодого человека, обуреваемого свойственными молодости великими надеждами и мечтаниями, легче склонить к измене, нежели зрелого мужа, отца семейства и уважаемого старейшину.
Заканчивая тем, что никто, кроме Элиуда (разве что Аарон, подозревать которого теперь уже было невозможно), мог сделать все, что сделал предатель, и не попасться.
Утвердившись в своем мнении, не окончательно, потому что для этого следовало бы испытать Элиуда, но, все же утвердившись, Моисей дал ответы на оба вопроса, о которых на время предпочел забыть.
Почему Элиуд убил слугу Нафана, напавшего на Моисея с отравленным кинжалом? Да потому что Амосия заслонил собой Моисея и стало ясно, что покушение не удалось. Убивая нападавшего, Элиуд устранял сообщника, который мог его выдать, и вдобавок доказывал Моисею свою преданность. Сколь быстро он соображает! Сколь верны его решения, пусть даже и принятые скоропалительно! Ах, как жаль, что столь одаренный молодой человек предал свой народ вместо того, чтобы служить ему верой и правдой!
Почему Элиуд, имея возможность убить Моисея, так не убил его? Да потому что метил в вожди еврейского народа или, что вероятнее, собирался начальствовать над ним в Египте по велению фараона и не хотел пятнать свое имя коварным убийством. Никто не любит тех, кто убивает доверившихся им. Поэтому Элиуд и установил в шатре Моисея устройство, стреляющее само по себе, но сам не поразил его. Или же, что тоже весьма вероятно, он сначала собирался запугать, унизить, лишить самообладания, а потом уже убить. Может, и отравленная стрела неспроста пролетела мимо? Убей Моисея, пребывающего во всем величии своей славы, и люди станут оплакивать его, сожалеть по нему и продолжат идти в Землю Обетованную, потому что того хотел Моисей. А если лишить Моисея самообладания, выставить жалким и сомневающимся, то результат будет иным. «За кем мы пошли?!» – ужаснутся люди, и повернутся они, и пойдут обратно в Египет. В таком случае Моисея можно и не убивать, потому что он сам умрет от великого горя, будучи не в силах вынести того, что народ от него отвернулся. Нет, нападение слуги лекаря было не покушением, а стремлением очернить ни в чем не повинного Нафана и заодно упрочить свое положение, доказав свою верность! Насколько коварен и хитроумен Элиуд! Это он таков или кто-то из искушенных в интригах египтян руководит им? Скорее всего сам таков, потому что заранее всего предусмотреть невозможно, а на таком расстоянии обмен мнениями затруднен. Ах, Элиуд, Элиуд, недостойный сын достойных родителей!
Свои умозаключения Моисей не стал обсуждать ни с кем. Всегда, сколько ни думай и как ни размышляй, сохраняется некоторая вероятность ошибки, и если он снова ошибся, то пусть вся ответственность ляжет на него одного. Он пригласил к себе на совет Аарона, начальников над коленами и Осию. Элиуда особо не приглашал, но перед самым началом, когда уже сидели в шатре почти все и ждали Осию, сказал ему: «Останься и ты». Моисей прилагал очень много усилий к тому, чтобы ничем – ни жестом, ни словом, ни даже движением брови не выдать своих подозрений, и это ему удалось. Элиуд ничего не заподозрил, а что касается совета, то надо было обсудить победу над амалекитянами и те преимущества с выгодами, что дала она, прежде, чем идти дальше. Кроме того, следовало решить, как наградить отличившихся, и еще кое-какие дела требовали обсуждения.
