Коля задумался.
— Надо иметь в виду даже малюсенькую возможность, что эта ахинея когда-нибудь всплывет, — сказал он. — Или ее все-таки пустят в дело, или она как-нибудь сама… Значит, наш миф надо сконструировать так, чтобы он на первый взгляд смотрелся очень правдоподобно, но легко разоблачался простыми фактами. Чтобы можно было привести в чувство любого новообращенного за полчаса. Как меня заставил очнуться Моисеич, когда я был в восторге от одной исторической хреновины… Это я подумаю еще. С Моисеичем посоветуюсь. Он прекрасно умеет прочищать мозги и ставить их на место. Он, зараза, вдвое умнее нас с тобой вместе взятых.
— Пускай Моисеич тогда и пишет, если он умнее, — сказал Саша. — Кинь ему три сотни, одолжи машинку. А то чего прозябает мужик. Пусть хоть джинсы купит, перед школьницами форсить.
Коля на миг задумался, потом расплылся в ухмылке.
— Григорий Моисеевич Деготь, автор русской идеи!
— По заказу Михаила Абрамовича Шульмана! — поддержал Саша.
Некоторое время оба глупо хихикали, а потом одновременно схватились за чайник и засмеялись уже в голос.
— Так или иначе, Моисеич это голова, — сказал Коля, отдавая посуду. — Я поразмыслю над его кандидатурой. И трех сотен не жалко. Пускай в самом деле купит модные штаны. Это ты хорошо придумал, старик! Наливай!
— А как назовем трактат? — поинтересовался Саша после следующей чашки. — Заголовок — половина дела. Коммунизм! Абстракционизм! Гомосексуализм! Кто бы стал такой фигней заниматься, если бы не интригующее название…
Коля азартно прищурился. Этой игре было столько лет, сколько они друг друга знали. Слонимский мог измучиться, рожая подпись под фотографией — не давались ему тексты длиннее трех-четырех слов, — зато на лету придумывал хлесткие заголовки. Без малого каждый второй заголовок статей журналиста Королева был подсказан его напарником.
— Старик, ты правильно ставишь вопрос, — Коля забарабанил пальцами по столу. — А ведь Шульман неплохо сказал — родная идея, родная идея… Очень неглупо, только не звучит. Ну-ка, покатай ее на языке.
— Родная идея… Родная идея… Стоп. Не идея. Погоди. Родная вера.
— Старик… ты гений! — выдохнул Коля.
— Ага! Двадцать лет ты думал, что я дурак!
— Двадцать лет я знал, что у тебя хороший слух! Вон ты как стихи чувствуешь! Сашка, ты гений. Родная вера! Не останавливайся, дальше жми!
Саша чуть склонил голову набок и уставился в свою чашку. Коля немедленно плеснул в нее коньяку.
— Родноверие, — сказал Саша.
У Коли сначала перехватило дыхание от восторга… А потом ему захотелось выругаться от беспомощности.
— Шедевр, — сказал он сухо. — Честно, шедевр. Ты сейчас прыгнул выше головы. Одно «но». Нам вообще-то не религию заказывали.
— А как же — припасть к корням русским ухом? Тут без веры никуда.
— Напитаться русским духом!
— Не волнует, — отрезал Саша. — Родноверие это просто название. Как лейбак на джинсах. Как говорят ребята из «Соверо»[13] — слогáн. В нашу русскую идею люди будут верить — потому что родная! Вот тебе и родноверие!
— Григорий Моисеевич Родновер! — сам не зная, почему, ляпнул Коля.
Их чуть не вывели из ресторана, потому что Слонимский начал биться головой об стол.
Потом их, наверное, все-таки вывели, иначе бы Коля не попал домой.
Он лежал на кровати в костюме, но без галстука и ботинок. Страшно болела голова. На кухне кто-то бормотал — похоже, говорил по телефону.
Стараясь не взбалтывать организм, а то мало ли, как тот отреагирует, Коля осторожно сел. На тумбочке ждали стакан воды и таблетка аспирина. Понятно, Слонимский здесь. Он терпеть не может раздевать мужчин, но галстук снимет обязательно — это диктует техника безопасности, чтобы ты не удавился во сне. А ботинки — чтобы постель не пачкать. Хороший парень Саша.
Коля затолкал в себя лекарство и посмотрел на часы. Полдень. Джентльмены пьют и закусывают, как верно сказано в каком-то фильме. Он скинул на кровать пиджак и медленно, по стеночке, прошел на кухню.
Там было налито — ровно столько, чтобы привести себя в порядок, — и сидел Слонимский, мятый, потный и взъерошенный. Он уже положил трубку и теперь что-то черкал в блокноте. Умножал в столбик.
