— Хейл, братец! — сипло сказал я, поджигая фитиль.
Перун поднял руку, толстую, как бочка, потянулся вперед, ко мне — все происходило медленно, словно в полузабытьи. В наступившей тишине я слышал мягкий рокот волн под обрывом.
Бомба взмыла в воздух — я повторил бросок Матвея: по высокой дуге за шиворот чудовищу; одна секунда, другая… Тварь не обратила внимания на бомбу — она тянулась ко мне! Времени убежать или отпрыгнуть не оставалось…
…Я рассчитал правильно. Когда полыхнула вспышка и в уши вновь больно ударила тугая сила, торс чудовища прикрыл меня от взрывной волны.
Древняя тварь умирала.
Разорванное пополам огромное тело облепили веселые огненные чертики, и черный дым столбом вознесся к небу. В реве и треске пламени мне слышались голоса бесчисленных людей, принесенных в жертву демону за тысячу лет — миллионы невинных душ, заключенных в страшном аду и только сейчас получивших упокоение. Каково это, сотни лет провести в кошмарном рабстве? Наверное, мы в своем далеком сверкающем будущем могли бы оставить попрятавшихся демонов в покое — если бы не эти несчастные, заточенные в своем посмертии. Я стоял над обрывом, сложив на груди руки, и перед взором моим проносились дремучие времена: волхвы, выбирающие самых красивых юношей и девушек для жертвоприношений; плывущие по Днепру и Волге плоты, на которых в огне метались обнаженные люди, прикованные к столбам. Реки потемнели от крови, и высокие тени поднимались в тумане, и ревел над капищами чудовищный голос, требовал новые и новые жертвы…
Через час от тела остался только пепел. Деревня опустела. Над берегом висела угольная хмарь, медленно оседавшая в море.
Лес полон шорохов. Я медленно бреду по едва заметной тропе среди сосен и начинающего желтеть орешника, мои руки стерты до крови веревкой, сплетенной из лыка. На веревке — грубо связанная волокуша с Матвеем на ней. Он стонет каждый раз, когда его переломанные ноги натыкаются на корень, а натыкаются они часто. В висках болезненно колотится пульс, и очень хочется пить — нам обоим.
Третий день мы бредем через лес, и я с тоской начинаю понимать — заблудились. Путь от капсулы до деревни в день прибытия отнял у нас три часа быстрого хода. Конечно, оставлять ее так далеко от точки поисков небезопасно — но еще опаснее инструкция считает бросать капсулы вблизи от населенных пунктов, где их могли обнаружить и привести в негодность местные.
Я привалился спиной к дереву. От влажной земли поднимался запах прелой хвои.
— Воды, — шепотом попросил Матвей.
Его лицо приобрело землистый оттенок, длинные волосы спутались, на подбородке проступила щетина. Думаю, я выглядел не лучше.
— Хейл, Ратко… пить…
Я встряхнул флягу, осторожно влил в губы товарища глоток.
— Все пока. Потерпи, дружище.
— Ратко… мы с тобой… идиоты…
— Да что ты. Открыл Америку.
Я откинулся назад, тяжело дыша. Не могу больше. Надо отдохнуть… Тяжелее всего не дорога через лес с этим жутким грузом, а сознание того, что не знаешь куда идти, и от безысходности наматываешь круги среди вековых сосен; и хорошо еще, что не встретился крупный хищник — у тебя не осталось даже ножа, чтобы защитить себя.
Невдалеке дрогнула ветка. Вот и хищник. Он появился неслышно и замер среди веток орешника, бессмысленно глядя на меня своими бесцветными глазами. Юноша-альбинос, похожий на туповатого робота. Губы его неестественно красны, вымазаны кровью — похоже, недавно ел.
— Иди отсюда, — меня затрясло, и я сделал над собой усилие, чтобы не показать этого, — нечего тебе за нами ходить. Пошел обратно, в деревню!
Но он никуда не уйдет. Он слишком долго следовал за нами, дожидаясь пока я выбьюсь из сил, и что это там блестит в последних лучах угасающего вечернего солнца — разве не длинный и кривой охотничий нож в его руке?
Меняю тактику.
— Белько, — вспомнил я имя, — Белько, ладно, иди поближе, поговорим. Как мужчина с мужчиной. Я знаю много интересного.
Его не волнует «интересное». Он знает, что я блефую, и блефую ужасно неловко. Силы еще неравны, он пока не рискует приближаться ко мне. Пока.
— Пить, — умоляет Матвей.
И я подхватываю волокушу, и снова иду через лес — на сей раз забираю чуть левее. Слепое предчувствие толкает меня: в этот конкретный миг мне кажется, что наша капсула осталась там. В кронах деревьев жалобно, испуганно кричит птица. Я оглядываюсь — белое бесстрастное лицо по-прежнему висит в темноте, на том же месте. Спешить ему некуда — наш глубокий след можно разглядеть даже ночью, при свете луны.
