Я выставил уровни на микшере и пошел искать звукорежиссера. Оливия сказала мне, что его зовут Джонн, и он приходит в четыре часа. Я нашел его в диджейской кабинке, где стояли четыре вертушки, – я еще никогда не видел сразу четыре вертушки в одном месте. Кабинка висела в тридцати футах над танцполом и была уставлена новенькой аппаратурой. То было священное место.
– Привет, ты Джонни? – спросил я. Он повернулся ко мне, длинноволосый и весь в татуировках.
– Ага, чем могу помочь?
– Я Моби, играю на разогреве у Snap! сегодня.
– Так, хорошо, что у тебя за аппарат? – безучастно спросил он. – Пленочный? DAT-магнитофон?
– Нет, я привез всю студию. Уже поставил все на сцену.
Эти слова привлекли его внимание – он рассмеялся.
– Ты прикалываешься надо мной? Всю студию?
Когда мы спустились на сцену, я сказал:
– Вроде бы все уже готово. Мне нужно только два XLR-кабеля и микрофон. У вас есть микрофон?
Он засмеялся.
– Да, думаю, где-то микрофон завалялся.
На сцене он с улыбкой посмотрел на мою аппаратуру.
– У тебя есть Oberheim-1000? Отличная штука. А что насчет Roland 106? Он похож на Prophet?
Пока он искал XLR-кабели и микрофон, мы обсуждали аппаратуру. Я подключил кабели к микшеру.
– Так, я пойду в будку и включу тебя, – сказал он. Я стоял на сцене, пытаясь вдохнуть одновременно все молекулы кислорода в комнате. Я предполагал, что звукорежиссер будет угрюмым или враждебным – уж точно не веселым парнем, которому нравились аналоговые синтезаторы.
Джонни из диджейской кабины прервал мои размышления:
– Хорошо, включай!
Я нажал «Пуск». Джонни сделал громче. Потом еще громче. И еще.
Звуковая система «Палладиума» была легендарной. Во всем Нью-Йорке не было звука громче, а может быть – и во всем мире. А теперь весь пустой зал сотрясался от моей музыки. Я был слишком поражен, чтобы улыбнуться. Джонни сделал потише и крикнул:
– Звучит отлично!
Я нажал «Стоп», и музыка закончилась; лишь эхо еще недолго звучало в комнате. Джонни вернулся на сцену.
– Ну как?
– Потрясающе! Я еще никогда не слышал своей музыки в большом зале!
– Круто. Snap! используют только минусовку и два микрофона, так что можешь оставить аппарат на сцене до самого выхода.
– С ним все будет в порядке? Он опять засмеялся.
– Я прослежу, чтобы его никто не спер.
– Эй, Моби! – услышал я чей-то крик из-под сцены. Там стоял мой босс из «Марса», Юки, с каким-то другом. Я спустился в зал, не очень понимая, что Юки делает днем в пустом «Палладиуме».
– Привет, Моби, я пришел сюда на деловую встречу и услышал твой саундчек, – сказал он, с улыбкой пожимая мне руку. Он показал на невысокого человека, стоявшего рядом с ним, и сказал: – О, Моби, познакомься – это Майлз Дэвис.
Я посмотрел на Майлза Дэвиса, который стоял в нескольких футах от меня средь бела дня в пустом «Палладиуме» и слушал мой саунд-чек. Он был ниже, чем я себе представлял; на нем был темно-коричневый шелковый костюм, который, наверное, стоил больше, чем я заработал за последние десять лет. Он стоял неподвижно и выглядел почти как хищник.
– Привет, Майлз, мистер Дэвис, – сказал я, протянув руку.
Майлз Дэвис посмотрел на меня, едва заметно кивнул, но руки его остались неподвижны.
– Ладно, Моби, желаю отлично отыграть сегодня! – сказал Юки, повернулся и ушел вместе с Майлзом Дэвисом.
Я поднялся обратно на сцену и посмотрел вслед Юки и Майлзу Дэвису, которые вышли через одну из боковых дверей «Палладиума».
– Что здесь делал Юки? – спросил Дамьен.
– Вообще не представляю, – запинаясь, ответил я, – но он был с Майлзом Дэвисом.
Я поблагодарил Дамьена, и мы вышли через служебный вход, сообщив скучавшему охраннику, что позже вернемся. Мы пошли на восток, к «Анжелика Китчен», безуспешно пытаясь понять, что же Майлз Дэвис делал на моем саундчеке.
Мои длинные волосы были зачесаны назад, я был одет в свои лучшие черные джинсы, на груди был большой черный крест. А мои зрачки были сужены от вполне рационального страха.
Мы пообедали и вернулись обратно в мою квартиру на Мотт-Стрит. Я решил надеть на сцену черные джинсы без футболки. Почему-то я решил, что выйти с голым торсом перед тремя тысячами человек на первом концерте – хорошая идея. Я достал маркер и неуклюже попытался нарисовать крест у себя на груди. Дамьен в конце концов раздраженно сказал:
