— Почему, батюшка?
— Потому что певца в бою в задних рядах держат, оберегают, словно красну девицу.
Степан представил: в гуще боя стоит он в тылу войска и наблюдает, как сражаются другие. Он отчаянно замотал головой.
— А то, что ты к чтению привержен, — продолжал Корней, — не скрывай. Наш князь ещё от своих черниговских предков любовь к чтению и книжной мудрости унаследовал. Это тебе в зачёт, — назидательно добавил он.
Сам боярин, как давно уже понял Степан, к книгам особой приверженности не выказывал, хотя и собрал, по примеру князя, у себя дома отменную библиотеку[18]. Он более любил махать на поле боя мечом и шестопёром, уряживать полки, задумывать военные хитрости.
Степан очередной раз поклонился, благодаря за науку.
— Дозволь идти, батюшка? Хочу скорее Юшке сказать, порадовать...
— Чем порадовать? — не понял боярин.
— Что идём в княжескую дружину.
— Ты идёшь. Юшка у меня останется. Нет ему места в княжеской детской[19].
— Как же так? — растерялся Степан.
— Кто он? Смерда сын.
— Не смерда, погибшего лучника.
— А лучник из каких? Из смердов. Тебя в детскую дружину берут, понимаешь? В детскую, — повторил боярин раздельно.
— А меченошей ко мне ему можно?
— Нет!
— Почему?
— Из меченош прямой путь в дружинники. Меченошей тоже из боярских да дружинных детей набирают.
— Ну хоть стремянным?
— Нет, я сказал! — возвысил голос Корней.
Расстроенный, Степан пошёл искать друга. Но Юшка весть о его переходе в княжескую дружину воспринял спокойно, — во всяком случае, внешне это выглядело именно так, — только достал свою дудочку и заиграл что-то тоскливое и задумчивое.
— Ты не сомневайся, я возьму тебя к себе, только заслужу перед князем. Вот те крест!
— А я и не сомневаюсь, — ответил Юшка, оторвавшись на мгновение от дудочки...
Вечеряли рано. Корней позволил себе по случаю вступления воспитанника в княжескую дружину лишнего выпить, и боярыня, не дослушав его разглагольствования, увела мужа в опочивальню. Ещё раньше нянюшка увела Алёнку. Степан остался со старым дворским. Он был из дружинников отца нынешнего боярина, потому сидел на верхнем конце стола. Дворня боялась его куда как больше самого боярина, хотя хозяин мягким нравом не отличался: мог, вспылив, повелеть и запороть до полусмерти.
— Посиди, послушай старика, — сказал дворский. — Я князя Олега Ивановича с пелёнок знаю. Труженик он, пахарь на поле нелёгкой княжеской жизни. Ежели по старому, по лествичному праву, то быть ему одним из первых Рюриковичей, если не самым первым. А он на шатком рязанском столе в пограничье сидит и почти каждый налёт из Дикого поля первым на себя принимает: первым страдает, отпор даёт, потери несёт. Впрочем, то судьба Рязани нашей, а не токмо князя. Потому Олег Иванович храбр, но не без оглядки, умён, но не без увёртки, хитёр, но не без честности, честен, но не без хитрости. Гневлив и отходчив. И ладить долгое время с ним могут лишь такие, как наш боярин, — кто в бою безогляден и смел, а в думе согласен и тих...
Засыпая, Степан подумал: вот странно — все словно сговорились, толкуют ему, как скорее преуспеть в княжеских милостях. А его думы совсем об ином — не о милостях, а как бы скорее схватиться в бою с погаными, отомстить за мать-отца, за поруганную землю, за всё, что творят из года в год на русских окраинах. Уже засыпая, он вспомнил волчицу, что провожала их с Юшкой ночью по тропинке. Волчица и та не тронула человеческих детёнышей, а нехристи поганые никого не жалеют...
Князь Олег Иванович Рязанский в отношениях с дружиной держался старины: никогда не забывал, что слово «дружина» восходит к слову «други» и от неё в бою зависит жизнь и благополучие князя.
Князь и дружина сидели за длинным столом в пиршественной палате. На нижнем конце стола, как и заведено, располагалась младшая, или детская, дружина — полтора десятка юношей не старше восемнадцати лет, ещё безбородых, румянощёких, плечистых, с живыми быстрыми глазами, смешливых и пытающихся казаться старше своих лет. Когда боярин Корней ввёл в палату Степана, взоры их оборотились на будущего товарища с доброжелательным любопытством.
