– Может, отсидимся по-тихому? Может, не придут «фрицы» эти? Вон наших сколько побило, так их целый корпус был, а нас здесь всего ничего! – при свете восходящего солнца поскуливал на ухо не спавшему всю ночь, продрогшему Алексею Димка Красовитов. Лёха отмалчивался. А чего говорить-то, он и сам так думал и сам боялся, вот только показать свой страх перед товарищами стыдился: всё-таки командир, хоть и младший.
Рассвело. Корпус ушёл на восток. Пыль улеглась. Справа и слева от позиций батальона, довольно высоко, пролетели эскадрильи немецких пикировщиков. Вскоре сзади загрохотало.
– Кто не спрятался, я не виноват! – вымученно пошутил стоявший рядом взводный. Затем, переведя взгляд на Лёху с Цепеленко, тревожно спросил. – Вы как? Сдюжите? Сдаётся мне, сегодня жарко будет!
– И сами сдюжим, и ребят удержим, не переживай, лейтенант, – не опозорим! – необычно, на «ты», за двоих ответил командиру Цепеленко. Не по-уставному ответил, а просто – по-мужски. Пожали руки, хлопнули друг друга по плечам, и, как ни странно, Лёшка почувствовал себя лучше. Прошло ощущение тошнотворной тяжести в желудке. Страх хоть и не исчез совсем, но перестал мешать жить – заниматься обыденными делами. Заработали мозги, привычно ставя ежедневные, сержантские задачи; оправился сам. Проверил и потребовал привести в порядок внешний вид у солдат своего отделения, до этого вольготно дрыхнувших на лежанках, устроенных из снарядных ящиков. Кому не понравилось, надавил голосом, подчинил и одновременно избавился ещё от чуточки страха. Старший сержант-артиллерист, под команду которого по приказу ротного должно было поступить всё отделение, включая командира, Лёшкиному самоуправству возражать не стал. Более того, отведя Алексея в сторону, извинился за доставленные не по своей вине неудобства и попросил их с Димкой Красовитовым прикрывать орудийные расчёты пулемётным огнём. На том, пожав руки, и разошлись.
После завтрака позиции батальона вяло – с десяток разрывов – обстреляла артиллерия противника. Снаряды были мощные, но, кроме неприятностей с осыпавшимися стенками ходов сообщений, толку от них не было. Затем по дороге припылили три танка. Встали примерно в километре. Щёлкнули кургузые танковые пушки – насмешили только. Со стороны батальона – тишина. На брустверах ни души: все сидят на дне окопов, ибо комбат обещал лично перестрелять особо любопытных. Да и солнце, ослепляя врага, играло в пользу защитников.
Так ничего и не добившись, немцы убрались восвояси – к кромке леса где, судя по пыли и солнечным бликам, сил их скопилось изрядно. О прикрывающем отступление корпуса батальоне враг, определённо, знал, но на штурм пока не решался. Вскоре стало ясно почему: сзади, на позициях четвёртой, сборной роты, разгорелся бой. До трёх сотен пехотинцев противника, с лёгкими миномётами, видимо, обойдя оборону по болотине, попытались напасть с тыла, но были остановлены и рассеяны стрелковым огнём красноармейцев четвёртой роты. Фашисты, понеся потери, отошли в «загаженный» любителями неспелых фруктов сад, где и обосновались, отрезав батальону пути отступления. Разрывы немецких мин заухали было на позициях вышеозначенной роты, но сиё безобразие скоро прекратилось: снабжать миномётчиков боеприпасами в обход, через болото, по-пешему – дело утомительное. Плотного огня не получилось, а от редких миномётных выстрелов толку никакого: там тоже бойцы за несколько дней сидения нор в земле нарыли до кровавых мозолей.
Опять затишье. Время к обеду. Всю ночь несомкнувший глаз Лёха под лучами полуденного солнца, что называется, поплыл. Свернулся калачиком на дне траншеи, выспавшегося Димку Красовитова выставил караульным, и поминай как звали. Во сне напряжение спало, ушёл постоянный страх, а далёкие выстрелы и разрывы слились в один монотонный, убаюкивающий гул. Вот только земля! Земля дрожала, подбрасывала, с силой прикладывая Лёшкино тело о дно окопа. Воздух – тугой и жёсткий – больно врывался в лёгкие, долбил по ушам! Дышать! Дышать становилось всё труднее. Тяжесть нестерпимо давила на грудь.
Проснулся. Попытался открыть глаза – не получилось. Пошевелил конечностями – свободной оказалась только правая рука, остальное засыпано землёй. Кое-как откопал себя по пояс. В глазах и ушах песок, в голове гул. Солнца нет – вокруг пыль столбом, темно как ночью. В носу запах взрывчатки. Огляделся – казалось, засыпал совсем в другом месте! Всё до неузнаваемости изменилось: не было больше окопов, одни воронки вокруг. Перепахано всё. Начал возвращаться слух. А с пронёсшейся над головой тенью от самолёта пришло и понимание происходящего: батальон бомбят пикировщики! Выбивая из земли высокие, двухметровые фонтаны пыли, зачавкали невдалеке пулемётные пули – это бортовой стрелок внёс свой посильный вклад. Очень захотелось зарыться обратно. Вдруг под собой почувствовал шевеление. Сам не понял как, мгновенно оказался откопанным, на корточках, в паре метров в стороне. А с места его бывшей лежанки, отплёвываясь и отряхиваясь, выползал красноармеец Красовитов. Рот бойца был широко открыт, глаза навыкате, выражение лица – безумное. Первой Лёхиной мыслью было: ну всё, отвоевался! Стало даже не по себе как-то. Но нет, разглядев Алексея, Дима чего-то залепетал губами, однако ненадолго: очередной пролетающий над головами самолёт, как по команде, уложил друзей лицом в песок. Земля содрогнулась. Ударная волна выбила из лёгких воздух, снова больно резануло по ушам. Тела солдат подбросило и с силой швырнуло о землю.
