Мисс Равенел уходит к северянам - страница 144
— Ручаюсь, — настаивал Колберн, — Том узнал, что я еду, и хотел быть вместе со мной.
Лили не спорила с ним. Чувство любви и в людях, и в бессловесных животных казалось ей очень естественным. Она постигала сейчас душой, что любовь — это все в жизни.
Кстати замечу, что привязанность Колберна к домашним зверькам коренилась в его натуре. Она шла от его сочувствия ко всем, кто был слаб и беспомощен, от его глубокой душевности. Он всегда опекал стариков и детей, бесконечно с ними возился, и они отвечали ему благодарной любовью. С другой стороны, к цветам, например, и вообще к неодушевленной природе, он был равнодушен. Ботаники не любил, удивлялся, когда узнавал, что кто-нибудь с ним несогласен, и утверждал, что она чужда человеческим судьбам. Геологию он трактовал по-иному, находил, что она как-то связана с ранним периодом жизни людей или, во всяком случае, с теми гигантскими переворотами в царстве природы, после которых люди явились на свет. Также и астрономия вызывала в нем интерес, ибо Колберн считал, что в будущем люди смогут совершать путешествия в межпланетном пространстве. И самой значительной для него звездой в небесах была та звезда из Плеяд, которая, как полагают, является центром и солнцем для всей остальной вселенной. Ведь вокруг этой звезды вращался весь его мир, включая и миссис Картер.
Это лето, наверное, было самым счастливым и в жизни полковника Картера. Отказавшись от выпивок, он был в отличной физической форме и до того сбавил в весе, что Лили даже расстроилась, считая, что он захворал. Колберну он постоянно советовал поскорее жениться, и они не раз обсуждали этот вопрос, правда, в отсутствие миссис Картер — стоило ей войти, и Колберн искал для беседы другие темы. Вообще же наш Телемак не уступал своему Ментору[124] в похвалах преимуществам брачной жизни, а как теоретик оказывался даже сильнейшим.
— Я лично считаю, — философствовал Колберн, — что и мужчина и женщина, если взять их в отдельности, несовершенны и только в союзе друг с другом, в слиянии им дано обрести завершенность, которую Эмерсон[125] именует округлостью круга. Влечение к такому союзу зовется любовью и воплощается в браке. Вспомним по этому случаю лошадь барона Мюнхгаузена. Когда ее рассекли пополам, и той и другой половине пришлось весьма худо, но обе вкусили блаженство, соединившись. Вот вам история каждого холостяка и незамужней девицы; порознь они неприкаянны, но сколь они счастливы, обретя наконец друг друга.
— Клянусь Юпитером, Колберн, вы настоящий философ, — откликался полковник. — Из вас может получиться писатель. Пока же вам следует претворить свои рассуждения в действие. Вспомним о миссис Ларю… Впрочем, нет, — прерывал он себя. — Эта дама вам не подходит. Поищем невесту получше.
В серьезной беседе Колберн был интереснее Картера; зато тот был сильнее в беспорядочной, легкой беседе в малознакомой компании; здесь светский опыт полковника и привычный апломб давали ему преимущество. Если Картер блистал в подобной компании, вы, конечно, могли быть уверены, что он успел пропустить пять или шесть стаканчиков; и равно могли быть спокойны, что он не проявит каких-либо признаков опьянения, пока не проглотит вторую такую же порцию, — у Картера была очень крепкая голова. Пускай мой читатель припомнит обед в профессорском доме Уайтвудов, вечер в новобостонской гостинице и пикник на другой день, когда Картер страдал от похмелья, — и перед ним встанет Картер во весь свой рост, душа общества и собеседник. Но если сюжет разговора требовал некоей учености, полковник смолкал и готов был внимать капитану с готовностью, повергавшей того в смущение. Как-то раз — беседа зашла о Порт-Гудзоне — Колберн заметил, что у римлян было в обычае, становясь на ночлег, укреплять свой бивак, причем один легион всегда стоял на часах, охраняя работавших воинов, а другой выдвигался вперед в боевой готовности и прикрывал фуражиров. Если полковник и знал в молодые годы такую премудрость, то, конечно, давно позабыл. И теперь он взирал на Колберна с очевидным восторгом, почитая его несомненно ученейшим мужем. То был не единственный случай, когда капитан-ополченец вынужден был убедиться, что кадровые офицеры мало что знают вне рамок своей непосредственной службы. Не все, разумеется, — Фелпс, например, бил философом, а Франклин образованным химиком,
