Не прошло и двух суток с момента приезда Колберна в Порт-Гудзон, и бригада полковника Картера в полном составе отплыла в форт Уинтроп и оттуда вверх по реке, по пятам за техасцами, до Тибодо, где и стала в окрестностях лагерем. А неделей позднее, когда южан отогнали за Атчафалайю и в бассейне Лафурша снова стало спокойно, полковник привез из Нового Орлеана жену и устроил ее в прехорошеньком домике с апельсиновой рощицей и с цветником — на окраине этого миниатюрного полуфранцузского-полуамериканского городка. Плантацию доктора техасцы сожгли дотла, инвентарь уничтожили, птицу и скот частью съели, частью распродали, — южане с особым усердием разрушали усадьбы, где работали освобожденные северянами негры. Сам доктор, поскольку его замечательный опыт по трудоустройству бывших невольников пока что закончился крахом, вернулся к прежней работе в госпитале. Лили горько рыдала, расставаясь с отцом, но все же поехала к мужу.
Те месяцы, что она прожила в Тибодо, были для Лили, наверно, счастливейшими во всей ее жизни. Полковник вовсе не пил, проводил с молодой женой все свободное время, охранял ее шумно и радостно, как влюбленный дракон, подносил ей букеты, выписывал платья из Нового Орлеана, — делал все, чтобы только ей было уютно и весело. В бригаде все до единого знали жену полковника и обожали ее, и стоило Лили проехать верхом невдалеке от учебного плаца, как солдаты сбивались с ноги.
Ни один часовой на посту (если только поблизости не было начальника караула) не мог отказать себе в удовольствии отсалютовать ей. Офицеры из более светских, кому Лили с улыбкой кивала при встрече, а тем более те, кого она приглашала к обеду, были искренне преданы ей и открыто ей восторгались. А один молодой лейтенант, которому раз довелось подкоротить стременные ремни для супруги полковника, был так этим счастлив и так открыто бахвалился, что получил от ревнивых товарищей кличку «Старший помощник младшего конюха Второй Бригады, Первой дивизии, Девятнадцатого армейского корпуса». Счастливец, однако, и в ус не дул: ведь именно он, а не кто другой оказал обожаемой всеми особе эту услугу и с такой высоты мог с холодной усмешкой взирать на завистников. Лили была королевой, богиней, единственной и полновластной богиней всего бассейна Лафурша. Во всем здешнем округе не было больше дам, разве только две капитанши, которые никак не могли с ней равняться, и местные жительницы-южанки из мятежных семейств, ожесточенные, совсем не общающиеся с офицерами северных войск, да к тому же и не соперницы ей ни в туалетах, ни в красоте. Обожавшие Лили поклонники были, правда, не самого первого класса, но зато беспредельно верны ей, преданы всей душой, и она ни с кем не должна была делить свои лавры. И Лили казалось в то время, что нет доли лучшей на свете, чем быть женой полковника Картера и принимать гостей в своем собственном доме. Будь Лили в ту пору двадцать пять — тридцать лет и будь она более искушена в светской жизни, я первым бы посмеялся над ее наивными радостями, но ей было всего только двадцать, она не успела изведать, что такое торжественный выезд в свет и первый бал для молоденькой девушки, вышла замуж без свадьбы, полгода всего была замужем, и я — на ее стороне, сочувствую ее счастью. Забавно, как Лили с трудом привыкала к замужеству. Сперва ей казалось странным и даже абсурдным, что кто-то вдруг назвался ее мужем и заявляет свои права на нее или претензии к ней. Бывало, завидев Картера, она заливалась румянцем, словно он все еще был ее прежним влюбленным поклонником. А встретив прямой повелительный взгляд его карих глаз, она внутренне вся трепетала и готова была взмолиться: «Нет, не надо так глядеть на меня!» Эти глаза сражали ее, как приказ. Они покоряли ее, и бедняжка спасалась от дерзкого мужниного взгляда, приникая к его же груди. Картер сам изумляйся своей удивительной власти над Лили и демонстрировал ее снова и снова, теша свое мужское тщеславие и пытая силу любви.
Один из штабных офицеров, следивший за сенсационными новейшими опытами по изучению человеческой психики, приметил странное действие мужнина взгляда на Лили и как-то однажды, беседуя с Колберном, отозвался об этом как о типичнейшем проявлении духовного магнетизма. Колберн отнесся со скепсисом к его наблюдениям и только с трудом удержался, чтобы не дать оплеуху психологу. Экая наглость, право, самозванно судить о душевных движениях миссис Картер, делать из этого тему для светской беседы! Ничего не сказав, он метнул в ответ яростный взгляд, чем весьма удивил собеседника, полагавшего, что проблема имеет чисто научный характер. Колберн считал, что он знает душевный мир Лили, и отвергал применительно к ней какой бы то ни было магнетизм. Он измерял ее душу своей душой и полагал, что волнение Лили под взглядом супруга объясняется только ее глубокой любовью к нему. И признать ему это было горько вдвойне. Во-первых, Колберн страдал, что не он заслужил такую любовь Лили. И, во-вторых, он страшился, что Картер может вдруг стать недостойным этого нежного чувства.
