«Я нахожу, — заявляет Монтень, — что гораздо большее варварство пожирать человека заживо, чем пожирать его мертвым, что большее варварство раздирать на части пытками и истязаниями тело, еще полное живых ощущений, поджаривать его на медленном огне, выбрасывать его на растерзание и съедение собакам и свиньям (и мы не только читали об этих ужасах, но и совсем недавно были очевидцами их, когда это проделывали не с закосневшими в старинной ненависти врагами, но с соседями, со своими согражданами и, что хуже всего, п_р_и_к_р_ы_в_а_я_с_ь б_л_а_г_о_ч_е_с_т_и_е_м и р_е_л_и_г_и_е_й), — чем изжарить человека и съесть его после того, как он умер» [902]. Как видим, противопоставление народов Нового Света используется Монтенем для критики современной ему политической действительности Франции, для протеста против творившихся под флагом религии насилий и злодеяний. Цель Монтеня показать, что во всякого рода варварстве его соотечественники превзошли народы Нового Света. «Он (Монтень, — Ф. К.-Б.) был весел и мудр и находил, что каннибализм дикарей так же отвратителен, как и пытки инквизиции», — писал о Монтене А. М. Горький [903].
Противопоставление народов Нового Света европейцам используется Монтенем также для того, чтобы обличить антагонизм между богатыми и бедными, на котором покоится современное ему общество. Но чтобы высказать своим современникам эти «опасные» истины, Монтень вкладывает их в уста тех трех туземцев, которых он видел в Руане и которые якобы отмечают, что́ их особенно поразило в «цивилизованной» Франции. «У них есть та особенность в языке, — пишет Монтень об этих туземцах, — что они называют людей половинками друг друга; они заметили, что между нами есть люди, у которых обилие и сверхобилие всего, чего пожелаешь, а между тем их половинки выпрашивают милостыню у их дверей; они находили странным, как это столь нуждающиеся половинки могут терпеть такую несправедливость и не хватают тех других за горло и не подкладывают огня к их домам». Следует отметить, что критику Монтеня близко воспринял через полтораста лет Руссо, который сделал приведенные слова Монтеня концовкой к своему «Рассуждению о происхождении и основании неравенства между людьми». Монтень еще долго останавливается на описании нравов этих живущих естественной жизнью «каннибалов», восхваляя их чистоту и простоту, и заканчивает эту главу следующим издевательским по отношению к своим современникам замечанием: «Все это не так уж плохо. Но помилуйте, они не носят штанов!» [904].
Совсем иной характер носит глава «Об экипажах».[905] Это — открытый протест, выраженный в весьма необычном для Монтеня тоне страстного негодования, протест против кровавого разбойничьего натиска европейских колонизаторов на народы Нового Света. Дело в том, что в промежутке между 1580 г. (выход в свет первой редакции «Опытов») и 1588 г. (новое издание их в трех книгах) Монтень ознакомился с работами Лас-Казаса и Гомары [906] и узнал, каковы были методы завоевания новооткрытых народов. В главе «Об экипажах» Монтень, касаясь методов завоевания, применявшихся Кортесом и Писарро, опирается главным образом на Гомару. На сей раз Монтень мог читать в книге, написанной испанцем и притом с явно апологетической целью, описание кровавого порабощения и массового истребления беззащитных народов, описание чудовищных злодеяний, которые превосходили самое изощренное воображение. И Монтень дал волю охватившему его возмущению. Полный негодования, Монтень сообщает, как однажды испанские колонизаторы «сожгли здесь на одном костре 460 живых людей… простых пленников». «Эти рассказы исходят от них самих, — восклицает Монтень, имея в виду Гомару, — ибо они не только признаются в них, но проповедуют и публикуют их». С беспощадным сарказмом развенчивает Монтень ложную военную славу конкистадоров. Если горсти людей было достаточно для завоевания Мексики, то не потому ли, что противостоявшие конкистадорам племена были почти безоружны, не имея другого оружия, «кроме луков, камней, палок и деревянных щитов». Тем не менее они были гораздо храбрее своих поработителей и обнаруживали поразительное мужество, умирая в ужасных мучениях. И так как превосходства более совершенного оружия испанских конкистадоров оказалось все же недостаточно, — продолжает Монтень, — то были пущены в ход вероломство и коварство; их захватили врасплох под видом дружбы, используя их доверчивость. Никакое религиозное рвение, никакие законы войны, — заявляет Монтень, — не могут оправдать «эту бойню, эту охоту на людей, как на диких зверей, не щадившую никого, кого только могли достигнуть огонь и меч»
