Мировая республика литературы - страница 178

Таким образом, Фолкнер вводит в литературную современность этот примитивный крестьянский мир, с его семейным укладом, носящий на себе печать библейской мифологии, полную противоположность урбанистической современности. Благодаря Фолкнеру этот мир выходит в авангард, и в этом заключается одно из самых смелых литературных преобразований века. Своим смелым проектом Фолкнер разрешает противоречия, с которыми сталкивались писатели из обездоленных стран: он игнорирует искусственно навязанные литературные иерархии, бывшие проклятием писателей, и дает возможность сократить литературное отставание. Первым это понял испанский писатель Хуан Бенет, но вслед за ним и другие «южные» писатели, «южные» в широком смысле слова: с Антильских островов и из Португалии, Южной Америки и Африки — признали его, как автора, давшего им возможность войти в литературную современность, не отвергая при этом собственное культурное достояние. Все, что сближает их с Фолкнером, несмотря на языковые, культурные и исторические различия, позволяет им считать себя его законными наследниками. Мы видим, таким образом, что Джойс и Фолкнер достигли признания одними и теми же заслугами. Их творчество, поскольку в нем предлагается решение проблем обездоленных писателей, может быть оценено по достоинству прежде всего теми, кто находится в аналогичном положении. Но если Джойса признают, как правило, писатели, вышедшие из городской среды, зачастую лишенные культурных корней, то Фолкнера ценят прежде всего писатели из сельской местности, где преобладает культурный архаизм.

«Уильям Фолкнер был смыслом моей писательской жизни; его влияние на мою жизнь было особенно сильным»[644]. Этот долг перед Фолкнером, о своем литературном родстве с которым прямо заявляет Хуан Бенет, его преклонение перед американским писателем, признанным мастером и учителем, может служить прекрасной иллюстрацией сложности и запутанности литературных связей. В этом избирательном сходстве, которое принято называть «влиянием», нет ничего удивительного[645].

К тому времени, как романы Фолкнера доходят до Хуана Бенета (Испания, пятидесятые годы), они успевают проделать долгое путешествие во времени и в пространстве. Двадцать лет у них заняло путешествие от Миссисипи до Мадрида, в котором не было ничего случайного: на пути у них лежал Париж. Бенет читал Фолкнера во французском переводе, как он говорит, не из особой любви к этой стране и этому языку, а потому, что в то время именно французский язык мог гарантировать доступ к мировой литературе. И он открывает для себя новый американский роман не только из особой личной склонности, но и потому, что Фолкнер уже был к тому времени избран и признан высшими институтами французской критики как великий писатель, один из основателей современного романа. Но эффект откровения, который производят на него именно произведения Фолкнера, а не какого — либо другого писателя, связан, несомненно, с глубоким и разительным сходством между их двумя странами, на первый взгляд столь различными, между южными американскими штатами глазами Фолкнера и испанским Леоном глазами Бенета. Когда Бенет рассказывает о начале своей карьеры инженера и писателя, он объясняет: «Я находился в регионе, который очень плохо знал: на северо — западе Испании, в южной части гор Кантабрии, в Леоне. В то время это был очень отсталый регион, очень мало населенный, ничего там не было, ни дорог, ни электричества, приходилось делать все сразу. Я много ездил по самым бедным и самым отсталым регионам Испании»[646]. Валери Ларбо почти в тех же выражениях описывает американ — ский пейзаж Фолкнера в предисловии к «На смертном одре»: «Читатель будет поражен чисто земледельческим образом жизни этих огромных сел, отсутствием больших городов, плохим качеством дорог и служб сообщения и малочисленностью фермеров, чья жизнь кажется намного тяжелее, чем у большинства крестьян, фермеров и арендаторов Центральной или Западной Европы»